Погребение ангела
Шрифт:
— Ну что же я так и буду всю ночь ходить?! — громко, не разжимая зубов, сказал Андрей куда-то туда, огонькам телебашни.
Пить хотелось так, как давно, а может быть и никогда в жизни, не хотелось. Андрей обошел телевизионный центр, вышел на тихую улицу и пошел по ней. Здесь, практически, замерло всякое движение. Светились несколько магазинов и дежурная аптека. Удерживая лопату и сверток то в одной руке, то в другой, Андрей пошарил по карманам и нашел мелочь, которой хватило бы на какой-нибудь напиток, но магазины были, конечно, закрыты, киоск на автобусной остановке тоже. У дежурной аптеки светилось только ночное окно. Андрей хотел пить так, что наудачу постучал в него. Хоть и не сразу, но вскоре пришла старуха в белом халате и больших очках. Она открыла окно.
— Слушаю вас, — сказала она с готовой сердитостью.
— Мне попить что-нибудь продайте, — сказал Андрей.
— Ты что?! Это аптека! Иди отсюда, пока милицию не вызвала.
— Да мне таблетку запить, — соврал Андрей. — Плохо мне, помогите, пожалуйста.
Бабка внимательно посмотрела на Андрея, а он даже не успел ничего специального изобразить на лице, как бабка сразу изменилась.
— Ой! Простите, я сейчас. Вам только воды?…
— Нет-нет! Только воды! Скорее, пожалуйста!
Бабка, как могла, быстро ушла. Андрей положил Графа и лопату на асфальт.
— Вот, возьмите. Кипяченая! — сказала бабка, протягивая Андрею большую фарфоровую чашку, белую с цветком.
Андрей взял чашку, изобразил, что положил в рот таблетку, и выпил теплую, с привкусом старого чайника воду.
— Вот спасибо! Вот выручили! Сейчас отпустит. — сказал Андрей и отдал чашку обратно.
— Да я же вижу, что человек сейчас тут у меня упадет. Вижу лицо ваше и понимаю: сейчас упадет человек. Я в этом понимаю. Давление у вас? — сказала бабка, а Андрей кивнул. — Ну я же говорю! Вы меня простите, что я сразу не разглядела, что с вами. Тут ведь каждую ночь ходят и ходят. То алкаши, спирту им надо, то наркоманы…
Андрей послушал, поблагодарил… Послушал, поблагодарил…
— Ну, мне уже гораздо лучше, спасибо! — сказал он, взял Графа, развернулся и пошел.
«Вот, разыграл целый спектакль из-за стакана воды. Целую пьесу… Тьфу!!!» — и он плюнул.
Он шел еще какое-то время, дошел до следующей автобусной остановки и сел на холодную, влажную скамейку. Посидел так ни о чем не думая, глядя прямо перед собой. Пролился мелкий и редкий холодный дождик, он сидел. Потом к нему тихонечко прокралась гадкая мысль: не подбросить ли Графа на улицу у обочины, будто его сбила машина. Он много раз видел сбитых больших и небольших собак. Всегда аккуратно объезжал их. Они все куда-то исчезали с улиц. Исчезали, как ему казалось, довольно быстро. Но он тут же прогнал эту мысль. Мысль была какая-то чужая, холодная и стыдная. Он отогнал её, встал и пошел дальше.
Город был уже совсем незнакомым. Андрей понимал, что ушел он от дома недалеко, но город уже потерял свои север и юг. Город утратил признаки его, Андрея, среды обитания. Он шел и шел, и вдруг понял, что напевает, а точнее проговаривает почти бесшумно шевеля губами слова песни. Он удивился этим словам и самой песне. Эту песню он даже не помнил, когда слышал в последний раз. Не помнил всех слов, но повторял и повторял один и тот же кусочек.
Вообще-то Андрей любил петь. У него был, он был в этом уверен, слух и приятный голос. Голос не сильный, но приятный. И Андрей им владел. Он любил в небольшой и нешумной компании спеть песню, но не пьяным хором, когда все, не слыша друг друга, надрывают одну песню за другой. Он любил исполнить тихое и грустное нетрезвое соло. Он пел песни из старых кинофильмов или романсы. Пел так, что его слушали, и даже пускали слезу.
А тут Андрей шептал слова песни, которые каким-то непостижимым образом сами нашлись где-то в недрах памяти, с сами оттуда вылились. Он шептал:
А как стану я немилой, удалюсь я прочь.И скатившись по перилам,И скатившись по перилам,Упаду я в ночь, прочь!Най-на-на-на-на-на,Най-на-на-на-на-на-на-на…И снова сначала. Он вспомнил, что эту песню когда-то давно пела Алла Пугачева. Давно. Ему эта песня даже особенно не нравилась, но теперь он подивился тому, как точно явился кусочек этой песни, как подходит слова к ситуации, и как прочно прилипли они к языку…
Он совсем устал, руки уже отказывались нести Графа и лопату. Он периодически забрасывал сверток то на одно плечо, то на другое, и шел.
Когда он дошел до длинного глухого забора какой-то стройки, он подумал, не забросить ли ему свою ношу за забор и все. Но в процессе борьбы с этой мыслью, он прочел надпись на заборе: «Строительство жилого дома ведет (такая-то) организация». Рядом с этой надписью было еще написано: «Внимание: территория охраняется собаками». Андрей прочел, усмехнулся и покивал головой.
Ворота на территорию стройки были открыты, точнее, приоткрыты. Андрей зашел в ворота и огляделся. Стройка была только в самом своем начале. Справа стояла разная техника, слева строительный вагончик с темными окнами. Над вагончиком возвышалась тонкая мачта или попросту палка с фонарем наверху. Фонарь освещал строительную площадку желтоватым светом. Прямо перед Андреем был неглубокий котлован, с вбитыми белыми сваями. В дальней части котлована было видно, что стоит вода. Вода отражала темное небо и свет фонаря.
— Эгей… Аллё-о-о… — позвал Андрей.
Но он сразу почувствовал, что здесь никого нет, и что он пришел куда надо. Андрей зашагал к котловану и почувствовал, как жидкая грязь прочно обхватывает его ботинки при каждом шаге. Он даже не удержался от гримасы. Уж больно неприятно было наступать хорошими, всегда чистыми ботинками в такую грязь.
Он остановился на краю ямы, на месте которой обязательно, в конце концов, будет дом. Он осмотрелся, как мог, нашел более пологий край котлована, добрался до него и стал спускаться, оскальзываясь и чуть не падая. Конечно, хорошо если бы при нем сейчас были его очки, в которых Андрей дома читал и смотрел телевизор. Зрение он считал у него было нормальное, но вечером дома он надевал очки, которые считал дурацкими и нелепыми. Очки же, которые бы ему шли, он так себе и не подобрал. Во всех очках он казался себе похожим на карикатуру, либо на персонажа классической литературы, либо на злобного маньяка из сегодняшних фильмов. Грязь под ботинками чавкала и скользила. Андрей кое-как спустился и понял, что выбирать какое-то особенное место просто не приходится. Он положил Графа на верхний край забитой в землю сваи, встал так, чтобы было светлее, и стал копать, низко нагибаясь. Грязь была глинистая, вязкая и тягучая, но пошло неплохо. Он копал и копал. Он не хотел просто прикрыть Графа грязью, он хотел, коль скоро проделал такой долгий и непростой путь, похоронить его поглубже и по-настоящему. Брюки, ботинки и рукава куртки он уже запачкал сильно, тогда волевым решением он перестал об этом думать и обращать на это внимание. Под грязью глина была суше и тверже. Андрею даже пришлось встать на дно ямы, которую он копал, и продолжить работу из такого положения. Он углубился примерно по колено и понял, что этого будет достаточно. Он выбрался из ямы и стал развязывать веревки, стягивающие покрывало.
— Ой, что я делаю? Зачем?!… — сам себе тихо сказал он.
«Зачем веревку-то развязывать?» — подумал он и догадался, что делал это машинально, не думая, но для того, чтобы забрать покрывало.
— Тьфу ты, — он плюнул и выругался.
Андрей взял сверток, сел на корточки и бережно опустил свою собаку в яму. Он стоял на краю маленькой какой-то почти круглой могилки и изо всех сил напрягался, чтобы вспомнить самые хорошие и трогательные моменты их совместной жизни. Андрей понимал, что нужно попрощаться, нужно прочувствовать момент. Нужно постараться совершить хоть какой-то ритуал. Он с усилием думал о том, какой Граф был смешной, когда был маленький, как он самозабвенно и очень ответственно рыл яму во дворе, как он смотрел в глаза и издавал звуки, похожие на голоса дельфинов, когда выпрашивал еду.