Погружение
Шрифт:
Свою кровать я опознал сразу – не заправлена, постельное бельё сбито комком. Ну и запашок… К хромированным трубам и к раме были привязаны перекрученные жгутами простыни для фиксации конечностей, на одной – петля. Ух ты! Я помял руками задницу, прислушался к ощущениям, не отдаёт ли боль под лопаткой или в ноге, может, они меня тут ещё и пыточным пирогенальчиком кололи в четыре точки, чтобы не дёргался?
Судно под кроватью было чистым. Когда меня перестали кормить? Ведь какое-то время я садился и ел самостоятельно… Потом кормили с ложечки, пока персонал был. А потом мне пришлось через боль и слёзы, хриплый мат и ненависть к самому себе выкручивать кисть, рывками ослаблять натяжение, словно Динамо или Гарри Гудини… Стеклянная банка на моей тумбочке, пустая. Помню, как пил, проливая драгоценную влагу на простыню. Сам пил, не сумев позвать сестру. Я и кричать-то не мог. Ушла, стерва, и не развязала, хорошо, что дверь кто-то открыл.
Правая, соседская постель застелена грязно-серым шерстяным одеялом с двумя белыми полосками в ногах, чистым. К металлической дужке кровати бечевой примотана фанерная табличка с широким красным стикером, там что-то написано, не разберу.
А на моей кровати стикер синий, почему-то наклеенный прямо поверх зеленого! Вот что это может значить, а? Согласно этим бумажкам, я не зелёный и не красный. Они, похоже, на каком-то этапе списывать меня начали, вот что получается. Кроме мелкой вязи на стикере был жирный вопросительный знак, то есть – «Сдохнет он наконец или нет?» Нужно что-то расшифровывать? Мне – нет.
Если больной очень хочет выжить, то медицина бессильна.
Сдёрнув с соседской постели одеяло, я накинул его на плечи, ну, хоть что-то. Больше в инфекционной палате делать было нечего, вышел и плотно закрыл за собой дверь.
Если сейчас же чего-нибудь не закину в желудок, то сдохну уже от голода.
Кабинет неотложной доврачебной помощи был богат одной лежанкой, письменным столом с зелёной лампой, стеклянным кувшином с крышкой и тремя стаканами на подносе, двумя никелированными тележками и парой стеклянных шкафов. Мельком заглянул: предметы ухода за больными, кюветы, медицинская посуда, склянки, некоторые даже с содержимым, старинный автоклав, медицинские банки, глазные ванночки, грелки и прочее нужное. Но не сейчас.
– Аптеку надо ломануть, может, там глюкоза есть в ампулах.
Хитёр ты, Лёха. До тебя её вычистить было некому… А кому? Не поленившись, сходил в коридор и налил из ведра в кувшин.
Стёкла большого окна были всё ещё чисты, и я глянул во двор. Дождь начал слабеть и превратился в водяную пыль, пелена которой оседала на траве. Сплошная низкая облачность сливалась с клочьями тумана, висевшего над огромной свинцовой рекой. Заведение имело собственный дворик за низким забором. С внешней стороны ограды, что выходила на реку, к штакетинам прижались два автомобиля, точнее, их остовы: проржавевшая двадцать первая «Волга» – эта даже на резине, и «Москвич» без колёс. Раритеты наполовину укрыты крапивой. Зловещая символика разрушения.
Из общей комнаты в кабинеты персонала вели двери с табличками «Сестринская» и «Заведующий ФАП». Я заполз в сестринскую, мельком удивился, увидев синее крутящееся кресло, тут же вмонтировался в него, продышался, унимая сердцебиение, вытер со лба холодный пот и открыл первый ящик. Уф-ф…
– Девочки, выручайте, вы же любите сладкое…
Бумаги-бумаги-бумаги. Чёрт! Папки-папки-папки, канцелярия. Туфли. Чёрные лаковые, на шпильках, внутри следки. Много специфического женского барахла. Следующий ящик… Ничего толкового. В нижнем нашлось искомое, пакетик с леденцами.
Минут десять, наверное, я, блаженно откинувшись на спинку кресла, с наслаждением сглатывал тягучий сок с привкусом клубники.
– Век вас не забуду.
Надо бы часы найти, наручные. И вообще, много чего надо.
Кровь побежала бодрее! Такое чувство я не раз испытывал в поле во время лютых холодов. Закинешь, бывало, кусочек сахара в рот… А лучше не очень жирное сливочное масло. Мы заранее нарезали стандартный брусок кубиками граммов по пятнадцать и заворачивали их в самодельные обёртки. Удивительный эффект – замороженный в камень кубик, попадая на язык, тут же начинал таять, впитываясь, как тёплый сладкий крем, быстро набивая тебя калориями. Если вам какой-нибудь диетолог начнёт выносить мозг, рассказывая о никчемности такого метода, сразу закатайте ему в табло, можно с ноги. После чего надо бы выволочь самозванца на лютый мороз под сороковочку и бросить в палатку, чисто из жалости, чтобы не дуло. А через полчасика спросить тихонечко через стенку: «Ну, что ты теперь думаешь? Зачем, по-твоему, коренные северные народы изобрели такой походный ништяк, как пеммикан – замороженную смесь животного жира и протёртых ягод? Почему замороженную? Да потому, что целые восемь месяцев вокруг работает неутомимый природный холодильник, ты же не греешь весь носимый припас теплом собственного тела, дурачок…
Вот теперь можно поискать еду потрадиционней.
Я подошёл к шкафу – высокому и неустойчивому, потому что одну из ножек заменяла стопка старых книг. Стараясь не смотреть в зеркало открывшейся створки, попытался найти в массивной конструкции годный лут; должны же тут быть ништяки для несчастного, судьба, не пинай ищущих! Так… Маленькое кожаное пальтецо, женское, курточка дутая, чуть ли не на ребёнка, рулоны какие-то, похоже, стенгазеты… Вязанье! Коробки со сломанной канцелярией. Украшения, ожидающие своего часа бумажные Новый год и Рождество в пухлых снежинках и перетяжках, сложенная в угол ёлка с красными шариками в коробке, одна спутанная китайская гирлянда… А в этом отделении – белые халаты, шапочки, вафельные полотенца. Понимая, что время для вдумчивого рытья в шмотках ещё не настало, я всё осматривал поверхностно и в упадочническом настроении. Особо радоваться нечему, разве что тому, что выжил в принципе.
А на верхней полке что, девушки? Всё-таки темновато тут. Потянулся.
Ох, ты ж, ёлки! Перед самым лицом промелькнула картонная коробка с пустыми бутылочками, рядом упал утюг с гнутой ручкой, посыпались какие-то мелкие предметы, всё быстрей и быстрей… что-то беспорядочно валилось на голову, и я не успевал отмечать, просто уворачивался. Чуть не прибил меня чёртов шкаф!
Офис, в общем.
– Пошли к заведующему, – горестно вздохнув, посоветовал я сам себе.
У шефа кабинет был посолидней. Вот кушетка почивальная, низкий столик, вот кресло плетёное, из ротанга, пара стульев… Календарей на стенах меньше, зато есть две картины с пейзажами Италии. Письменный стол больше, кресло шире, всё, как положено. По мебели и интерьеру видно: хозяин – мужчина с претензиями, как бы не самодур-холостяк… Так что теперь выбор ассортимента портретов на фасаде здания, считай, прояснился.
Хорошо сидеть в таком роскошном кресле, вставать не хочется.
Выдвинул первый ящик и сразу увидел его.
– Ну и гад же ты, заведующий ФАПом, – проскрежетал я со смешанными чувствами.
Это был мой ремень.
Последняя материальная память о прошлой жизни.
Его не сожгли, шеф не отдал, сука, оставил себе в качестве сувенира, скот. Вообще-то, современная высокотехнологичная одежда для полярки в ремнях не нуждается, там всё на липах, молниях и фастексах. У нас же они были – командование негласно одобрило, парни подсуетились, разработали дизайн и заказали на всех. Только пряжки, ремень сам вставляй. Я взял старого друга в руки, заново оценивая приятную тяжесть прямоугольника, выгнутого из толстой латуни правильно, в понятиях, как в старые времена. С лицевой стороны – атакующий белый медведь с поднятой для страшного удара лапой и римская цифра III, эмблема спецроты егерей Третьей Арктической Бригады.
Сбоку – мощная петля, с обратной стороны припаян солидный крючок, на холоде такая застёжка гораздо удобней обычного язычка с рамкой.
Можно вкладывать в скальную щель, как закладную. Широкая тканая лента ремня очень прочна, выдержит, проверено.
Но ведь он сохранил!
Ладно, хлыщ, пока прощаю, что тут у тебя ещё есть из интересного?
Второй сверху ящик подарил мне ножик; здравствуй, дорогой, тебя-то мне и надо!
Без ножа я как без рук. Лежал он у задней стенки, за бумагами. Хозяин кабинета оказался владельцем красавца никера – традиционного немецкого охотничьего ножика для добивания раненого оленя или косули (последнее чаще всего) уколом в шею, да… Над верхним шейным. Хрясь сзади! И всё, отмучился зверь.