Похищение Афины

Эссекс Карин

— В таком случае нужно разработать план, — сказала я. — Что именно ты хочешь изложить в своей речи помимо восхваления погибших?

Выслушав меня, он ушел к себе и долго — несколько часов — не показывался, раздумывая над моими словами. Наконец он вышел.

— Я хочу, чтобы афиняне взглянули на город, который мы построили, и поняли, за что погибли эти герои.

Приняв решение, он легко изложил его суть в словах, потом прочел мне составленную речь вслух, а я сделала несколько замечаний. Когда был отработан окончательный вариант, Перикл, довольный, снова прочел его. Я пожала плечами.

—

Тебе не нравится, Аспасия? — спросил он удивленно.

— Почему? Нравится.

По-моему, ему показалось, что я поддразниваю его.

— Ты, может быть, считаешь, что это еще одна, во всем подобная другим, речь, насыщенная бесконечными похвалами в адрес Афин? Именно такой она кажется тебе, уроженке другого города?

— Я прожила в Афинах достаточно долго, чтоб считать их родными, Перикл. Нет, я не нахожу в твоей речи преувеличенных похвал этому городу. Но я думаю вот над чем — будут ли присутствовать на церемонии вдовы и матери павших? Разве тебе не хочется обратиться к ним с особенными словами? Последние слова твоей речи обращены к мужчинам, ты призываешь их продолжать славный путь героев. Но что ты можешь сказать женщинам?

— Женщинам? — Перикл расхаживал по комнате, отгоняя от себя муху. — А почему мне следует обратиться к женщинам?

— Если бы мне довелось потерять на войне мужа или сына, я бы хотела услышать слова утешения и ободрения. Разве мы, матери, не заслуживаем добрых слов?

— Ну конечно заслуживаете.

Он отвечал торопливо, и я видела: ему неприятно, что я затронула такую скучную тему. Перикл считал работу над речью законченной и был ею доволен.

— Понял. Я скажу следующее: «Еще нужно сказать о совершенствах афинских женщин, Выслушайте меня те, кто стал вдовами. Велика ваша слава, женщины, и ей вы обязаны вашими природными достоинствами. Но лучшая из вас та, о которой не говорят на площадях — ни худо, ни хорошо».

Я нахмурилась.

— Вот как? Ты призываешь мужчин искать славы, а женщин неизвестности? Это едва ли прозвучит вдохновляюще, Перикл. По-твоему, женщины не заслужили ничего лучшего за годы страданий?

— Разве твой собственный опыт не научил тебя, что неизвестность — это лучший удел для женщины? Я чуть ума не лишился, обдумывая, как мне защитить тебя от той опасности, которую навлекли на тебя твои привычки, Аспасия. Разве ты не видишь этого? Женщин положено защищать, ибо вы — сосуд, хранящий будущее.

— И поэтому мы обязаны всю жизнь молчать?

— Я не говорю о молчании. Я всего лишь прошу женщин Афин в эти трудные времена воздержаться от того, что могло бы навлечь на них дурную славу.

— Почему же слава пагубна для женщин, но улучшает репутацию мужчин?

— Как меня только угораздило влюбиться в философа?! — вскричал Перикл. — На твой вопрос нет ответа, Аспасия. Таково положение вещей. Спроси лучше у своего друга Сократа, он, кажется, только и мечтает сыпать словами по всякому поводу.

На склоне Акрополя афиняне выстроили огромный крытый, похожий на Одеон павильон, предназначенный для церемонии погребения. В течение трех дней останки погибших складывали в саркофаги из кедра — по одному на каждую семью, — чтобы друзья и родственники

могли совершить в их честь жертвоприношения. По прошествии многих дней этот павильон заполнился пожертвованиями, которые семьи павших могли либо предать погребению вместе с телами, либо хранить в семье в память о них. После того как близкие усопших произнесли надгробные речи, освещаемая факелами процессия в сопровождении военного эскорта направилась на кладбище. Время заката считалось сакральным для предания усопших земле.

Перикл поднялся на подиум, чтобы тысячи афинян, пришедших воздать почести жертвам войны, могли слышать его. Женщины, закутанные в покрывала, — вдовы, матери, сестры погибших — тихо оплакивали павших, громкие крики профессиональных плакальщиц почти заглушали их. Музыканты били в барабаны, трубачи играли траурные марши. Длинная фаланга пехоты выстроилась вокруг павильона, опустив на землю щиты. Сцена казалась пришедшей из прошлых времен, веков героев. Словно бродили еще по земле между смертными боги, словно в любой момент могла появиться в блестящем вооружении Афина и издать призывный клич.

Как только Перикл воздел вверх руки, все стихло.

Из уважения или, скорее, по традиции, он начал свою речь возданием почестей предкам.

— Именно они, те, кто передавал от поколения поколению устои нашего общества, своей доблестью сохранили его свободным. Я говорю о наших далеких предках и о наших отцах, о тех, кто не щадил себя в борьбе за нашу с вами свободу. Но, афиняне, история наша покоится на военных достижениях, слишком хорошо нам памятных, чтоб вспоминать о них сегодня. Я не стану этого делать. Форма нашего городского правления, наши национальные обычаи и традиции породили на свет явление, на котором я бы хотел остановиться. Прошу вас, сограждане и гости, выслушать меня внимательно.

Афиняне! Наша конституция никогда не заимствовала законов других государств. Мы создавали ее, а не переписывали. Наш порядок управления покоится на том, что блага принадлежат большинству, а не привилегированным единицам, поэтому он и называется демократией. В отличие от других городов, в Афинах ни один человек не может быть выведен из правительства по причине бедности. Самые бедные и самые смиренные могут открыто выражать свое мнение в Народном собрании, выступать в суде и участвовать в выборах. Афиняне — свободные люди. Они живут в открытом обществе, в котором человек свободен. В обществе, которое не путает общественный статус с заслугами человека, которое позволяет человеку жить так, как он хочет, не боясь гнева соседа. Наше общество охраняется законами — письменными и устными, — за исполнением которых следят магистраты.

Я вспомнила о нашем споре, возникшем, когда он писал эту речь.

— Каково твое мнение об афинских законах? Ведь в нарушении одного из них тебя обвиняли перед всем городом? — спросил он у меня.

— Если б дело происходило в ином обществе, женщину, которая вызвала подозрения или нанесла оскорбление богам, могли бы приговорить к смерти. В других местах о таком часто слышат. Мне же дали выступить в свою защиту, ты тоже выступил в мою защиту, и в результате я была оправдана. Меня могла постичь гораздо более тяжелая судьба.