Похищение Европы
Шрифт:
Я не боялся спальной. И все-таки, когда Настя была в душе, я пошел к ней туда. Раздеваясь, я любовался движениями Насти за дымчатым пластиком кабинки. Она выключила воду и сняла с крючка мочалку. Выдавив на мочалку душистого геля, приступила к сложному и фривольному танцу, не столько видимому, сколько угадываемому мной в ее смазанных контурах. Я представил, как растекается серебристо-белый гель по мочалке, как блестит он на Настиной коже, и почувствовал, что не могу остаться безучастным. В тот момент, когда я нарушал ее полупрозрачное уединение, заработал душ. С трудом разлепив залитые водой глаза, Настя увидела меня. Она подвинулась и хотела было снова выключить воду, но я остановил ее руку. Не нужно. Оставь как есть. Теплые струи, окрасившись в
Постель была потом. Там уже все происходило как положено. Там я был уже поспокойнее и дождался всего, чего нужно, причем не один раз. На мои ласковые, но недвусмысленные домогательства Настя отвечала благосклонно. Проявляемые мной неутомимость и упорство она справедливо расценивала как сладкую месть простыням, одеялам, креслам с разбросанной на них одеждой — и всему помещению в целом. Все они были свидетелями того, как два молодых прекрасных существа долгое время не занимались в постели ничем, кроме изучения русского языка. Думаю, что в ту ночь наши постельные принадлежности просто оторопели. Кстати сказать, к концу весны мое владение языком Настя оценивала очень и очень высоко.
Остаток ночи я спал глубоко и без снов. Проснулся от упавшего мне на глаза солнечного луча. Я люблю так просыпаться. Утреннее солнце не будит внезапно. Оно проявляется в сознании на манер фотоотпечатка — мягко и постепенно. Сейчас, когда я лишен многих своих прежних удовольствий, это осталось. Если бы у меня были возможность и выбор, то в свое посмертное туда я непременно взял бы этот утренний луч. Пусть будил бы меня, если, конечно, там дано просыпаться по утрам. Я посмотрел на спящую Настю и заплакал. Заплакал оттого, что наше совместное пребывание там было так же маловероятно, как встреча с лучом. Мы даже не принадлежали к одной конфессии. Я оплакивал наше грядущее расставание, не допуская почему-то мысли о том, что оно может быть еще прижизненным. Промокнув слезы углом пододеяльника, я подумал, что хотел бы быть с Настей в одной церкви. Тогда я подумал об этом впервые.
Я лежал не шевелясь, словно надеясь на возвращение радости, принесенной солнечным лучом. В те самые минуты, когда я счастлив, меня часто охватывает страх потерять это счастье. Мое тогдашнее тревожное состояние вызывалось, как ни странно, и отсутствием Анри. За две парижские недели я так привык к его невероятной заботе, что, если бы не Настя, чувствовал бы себя совершенно покинутым. Может быть, поэтому, когда у постели зазвонил телефон и в трубке раздался голос Анри, я несказанно обрадовался.
— Прилетаю завтра утром, — лаконично сказал он. — Место встречи — Зондермайерштрассе, так что, не дождавшись меня, не уходите.
— Прилетай, — у меня это получилось неожиданно горячо, — мы будем ждать.
На следующее утро мы наблюдали, стоя у окна, как из новенького служебного «мерседеса» не спеша выходил Анри. У этого человека был дар находить служебные «мерседесы» в любом городе. Я окликнул его. Подняв свои грустные глаза, он помахал нам рукой. Мы спустились, и в дверях он обнял нас с Настей одним широким движением. Как и в первое свое парижское посещение, он привез сумку с разными вкусностями.
— Вы напоминаете мне одновременно Санта-Клауса и моего московского дядю, — сказала Настя, разбирая принесенную сумку. — В детстве я очень ждала его приездов, потому что он всегда что-то привозил. Дети ужасно корыстны, правда? Он приезжал ранним поездом и, поскольку я еще спала, клал свои подарки рядом с подушкой. Только я, конечно, давно уже не спала: я притворялась.
Настя улыбнулась одной из самых очаровательных своих улыбок. Чувствовалось, что приезду Анри она радовалась не меньше меня.
— Притворитесь еще раз, — тихо сказал Анри. — Ну, хотя бы закройте глаза.
Когда Настя закрыла глаза, Анри бережно взял ее руку и надел на палец колечко с маленьким бриллиантом. Он был большим хитрецом, этот Анри, а маленькие бриллианты являлись, очевидно, его слабостью. Он подарил также нам с Настей по мобильному телефону с немыслимым количеством оплаченных часов. Мне в этот раз досталась еще и электронная записная книжка «Organizer». Анри делал все, чтобы организовать мою жизнь по-настоящему.
Мы пили шампанское и ели вкуснейшие, несмотря на перелет сохранившие свою свежесть, пирожные. Анри сказал, что купил их в парижском аэропорту. Осмотревшись в нашей гостиной, он одобрительно поднял большой палец. И пусть таким образом оценивались не наши вкус и стиль, мне это было приятно. Я смотрел на Анри и не мог удержаться от улыбки: так странно было его присутствие здесь. Он улыбнулся в ответ и слегка развел руками. Мы все в это утро улыбались.
Конечно же, Анри приехал не просто так. Уже за завтраком я чувствовал его скрываемое нетерпение, но нарочно ни о чем не спрашивал. Я полагал, что лидеру движения не пристало суетиться. Когда была допита последняя капля шампанского, Анри немедленно перешел к делу. Его более скорый, чем ожидалось, приезд был вызван некоторыми возникшими у него подозрениями. Несмотря на то что наши парижские встречи проводились со всей возможной осторожностью, они попали в поле зрения его непосредственных хозяев. По словам Анри, хозяев это не встревожило: они привыкли как к тому, что методы его работы были далеки от традиционных (это в большей части случаев и обеспечивало им успех), так и к тому, что в работе своей Анри пользуется относительной свободой. Понимая, что расставание неизбежно, Анри, тем не менее, собирался использовать ресурсы водимой им за нос организации как можно дольше. Только это и могло обеспечить доступ к телевидению и газетам. А доступ этот был для нас решающим, если не сказать — экзистенциальным. На первых порах мы существовали не просто благодаря прессе: только в ней мы и существовали.
— Будем «раскручивать» наше замечательное движение, пока мои дураки не поймут, что к чему, — сказал Анри.
— А когда поймут? — спросила Настя.
— Тогда будет уже поздно. Мы будем состоявшимся фактом, объективной, так сказать, реальностью, и с этим придется считаться.
— И вы не боитесь мести с их стороны?
— Мести? — Анри расхохотался. — Не боюсь. Конечно, эти ребята не ахти какие филантропы, но ликвидировать меня они не станут. В первую очередь они — прагматики, и такие понятия, как месть, им чужды. Они преспокойно грохнули бы меня из соображений той или иной выгоды, но, когда новое движение станет реальностью, им это будет невыгодно. Им ведь понятно, что душить всякое дело нужно в зародыше, позднее это уже небезопасно.
Анри торопился. Он хотел как можно более полно использовать телевидение, пока его у него не отняли. Среди задуманного им были интервью, демонстрации и много чего другого. Но самым экзотическим из телевизионных мероприятий был, несомненно, футбольный матч. Он стоит особого рассказа.
Узнав о моем подростковом увлечении футболом, Анри, у которого все шло в дело, решил организовать футбольный матч. Он объявил мне, что не позволит зарывать в землю мой футбольный талант и, наоборот, явит его миру во всей красе. В том, как Анри произнес слово «краса», я безошибочно угадал направление его мыслей. Инструкции относительно трусов и футболки, которые он давал посетившему нас в тот же день портному, не оставляли сомнений, что на первый план в игре выходили вовсе не футбольные мои данные. Вопреки существующей футбольной моде, мои трусы должны были быть не слишком широкими и не слишком длинными. Главной их задачей было подчеркнуть длину и форму моих ног.