Похищение Европы
Шрифт:
— Таких, как вы, любят и негры, и расисты, — как-то пошутил он. — Заставьте всех восхищаться вами так же, как вами восхищаюсь я. Вам и делать-то ничего особенно не нужно.
Он прошелся вокруг меня на манер фотографа, чуть наклонив голову и как бы проверяя последние детали. Оставалось только легонько приподнять мне подбородок, но он от этого удержался.
— Вы — сдержанный, молчаливый. Внутренний такой. В этом ваш особый шарм. Некоторую вашу скованность мы продадим как увлеченность идеей, погруженность, так сказать, в проблемы европейской эмансипации.
При всем том, что в частной жизни Анри
— Кого на этом свете волнуют приложения? Сербы не подписали мирный договор — и точка. Ведь в приложение всю соль договора поместил тот, — Анри уважительно поднял палец, — кто знал, что это сделает объяснение подвоха невозможным. Телевидение имеет дело с простыми истинами: подписал/не подписал. А сложные объяснения продать невозможно. Полная безнадега.
Неожиданным образом это слово коснулось даже наших с Настей отношений. Произошло это, по счастью, без Насти и произвело на меня довольно скверное впечатление. В тот день мы обсуждали с Анри то, что он называл моей «легендой», — теми сведениями обо мне, которые будут предоставлены прессе. Легенда в данном случае не означала обмана. По мнению Анри, особенность легенды состояла в обдуманном и ответственном (в отличие от неопытной действительности) отборе фактов. К моему изумлению, Анри вдруг заявил тогда, что не представляет, как можно продать наши с Настей отношения. В ответ на мое красноречивое молчание он добавил, что в образе героя все должно быть знаково, но он пока не догадывается, знаком чего могла бы быть Настя.
— Я очень хорошо отношусь к Насте, но ваша… — тут он как бы замялся, — ваша дружба с ней несимволична. С точки зрения демократической общественности, было бы лучше, если бы вашей подружкой была, скажем, еврейка. Немец и еврейка — что может быть восхитительнее? Германия, преодолев свое прошлое, становится локомотивом европейского прогресса. Или испанка: казалось бы, только вчера испанцев приняли в ЕС, а гляди ж ты, как быстро налаживаются связи. — Анри весело потер руки. — Наконец, вашим официальным другом мог бы стать обаятельный мужчина лет тридцати пяти. Это подчеркнет вашу толерантность: они помешаны на меньшинствах.
Я знал, что он волнуется. Не было для меня загадкой и то, почему он затронул тему моих дружб. Все это выглядело довольно жалко. В тот момент я испытывал что-то похожее на злорадство, причем злость в этом чувстве явно преобладала над радостью. Моя злость была вызвана не столько его навязчивостью, сколько бестактностью, почти предательством по отношению к Насте. Пусть в сексуальном смысле она его не интересовала, но он ведь всячески подчеркивал свое уважение к ней и называл их отношения дружбой. Я молчал, а он, несмотря на свое волнение, не пытался прервать паузы. Он так тщательно готовился к этому разговору, что теперь не мог просто так свернуть его сам. Ему нужен был мой ответ.
— Есть вещи, которые мы даже не будем обсуждать, — сказал я наконец. — Если я не устраиваю вас в том виде, в каком я существую, я могу легко соскочить с этого поезда.
— Блестяще! В гневе вы прекрасны. Это мы возьмем на заметку и когда-нибудь используем. Вы умеете проявлять характер, так что напрасно вы говорили, что не подходите для нашего дела. Считайте это маленькой провокацией, шуткой. Собственно говоря, я сделал это — у меня странные манеры, да? — чтобы как раз к Насте и перейти. Я хочу предложить вам кое-какие соображения относительно ее роли.
— И какой же должна быть ее роль? Что будет у вас символизировать Настя?
Я попытался держаться саркастически, считая немедленный мир с Анри постыдным.
— Россию — что же еще? — Анри произнес это очень доброжелательно — по отношению к Насте, к России и, конечно же, ко мне. — Как это ни парадоксально звучит, но Европе нужна Россия.
— Почему — парадоксально?
— Потому что пока всерьез об этом никто не говорит, Но это — временно. Дело даже не в том, что, несмотря на нынешнее плачевное состояние, у России огромный потенциал. Настанет день, когда Европе понадобится весомый союзник, а им может быть только Россия. Мы будем Европу постепенно к России приучать.
— Тем более, что Россия — это Европа.
— Да, пожалуй, — задумчиво подтвердил Анри. — По крайней мере, когда-то была ею.
Название нашего движения — «Молодая Европа» — указывало на его молодежную направленность. О том же говорил неполитически юный возраст его лидера. Анри вообще был убежден, что всякая революционная или освободительная деятельность по своему энергетическому типу соответствует молодости. Вместе с тем он распространял свои планы на гораздо более широкую публику. Молодежное ядро организации призвано было служить катализатором для всех сочувствующих европейских сил — а их, по его мнению, было немало. На периферии его сознания маячил также 1968 год, с той разницей, что нынешний молодежный протест виделся ему более управляемым и конструктивным.
По этим, вероятно, соображениям, консолидацию сил Анри начал с молодежных организаций. Начал, как я понимаю, еще до получения моего согласия быть «лидером», потому что те встречи, которые мы успели провести до отъезда из Парижа, несомненно, заключали в себе и немалую предварительную работу. Правые и левые — это, по мнению Анри, на данный момент было самым главным. Именно к этим силам апеллировал он в первую очередь, когда начинал готовить почву для сотрудничества в той или иной стране. За центр, по его мнению, можно было не волноваться. Люди центра всегда рассуждают здраво и не требуют убеждения в очевидном, а что могло быть очевиднее необходимости эмансипации Европы?
Выстраивая мой образ, Анри учил меня делать упор на общечеловеческих ценностях, близких и правым, и левым. Мое политическое лицо должно было быть смазанным, почти импрессионистическим — таким, чтобы и правые, и левые могли увидеть в нем желаемое.
— В неопределенном человеку свойственно видеть то, что близко ему самому, — говорил Анри. — Неопределенность обладает неким зеркальным эффектом и отражает того, кто в нее всматривается. Так что чем больше неопределенности, тем лучше. Предлагайте им только контуры, будьте для них чем-то вроде раскраски. Нужные цвета они подберут сами.