Похищение Европы
Шрифт:
Притягательность нашей новой действительности состояла и в том, что Анри никогда не переходил зыбкой грани между комфортом и роскошью, вкусом к трате денег и купечеством. Единственной изменой стилю я счел было тогда подкладывание в мой бумажник франков, но, вспоминая этот эпизод теперь, я склонен считать его скорее эксцентрикой. Собственно говоря, и эксцентрика выражается обычно в каких-то неслучайных формах, а потому даже такое своеобразное проявление щедрости вполне соответствовало Анри: он был щедрым человеком. Говоря о его щедрости, я касаюсь деликатной сферы. На вопрос, почему мы с Настей позволяли себе так легко пользоваться предоставляемыми нам благами, у меня нет ответа. Возможно, материальная сторона дела казалась нам бесплатным приложением к общению с Анри. Это общение было не просто интересным — оно было увлекательным. Анри умел и любил удивлять.
Одним из такого рода сюрпризов
— Все остальное здесь, — сказал Анри, — более или менее дерьмо в том смысле, что это можно увидеть и в других музеях. Но здешняя коллекция импрессионистов — это то, от чего на глаза наворачиваются слезы. Это по-настоящему хорошо. Что-то, к этому приближающееся, есть, кстати говоря, только в Эрмитаже.
Это был реверанс в сторону Насти. Кстати, я все более убеждался, что Настя, порой позволявшая себе в отношении Анри довольно резкий тон, вовсе не относилась к нему плохо. Чувствуя, что не она является центром его внимания, Настя, вместе с тем, не проявляла чрезмерной ревности. Более того, тот странный симбиоз, который наметился между нами тремя, ее очевидным образом забавлял. В этом была, конечно, и заслуга Анри, который, ежедневно ища с нами встреч, умел вовремя сделать паузу и дать нам с Настей возможность побыть наедине. Время от времени на углах парижских улиц возникала одна из двух приставленных к нему машин и уносила его в неведомые нам сферы паблик рилейшнз. Не сомневаюсь, что его исчезновения вызывались производственной, так сказать, необходимостью, но их частота и длительность регулировались характером нашего общения и зависели от настроения того или иного дня. Так, в один из заведомо свободных своих дней он отказался пойти с нами в Лувр под тем предлогом, что это заведение для него слишком монументально. Вспоминая Настино выражение лица, я думаю, что интуиция подсказала ему в тот день правильное решение.
Несмотря на своеобразие занятий Анри, общение с ним было легким. В Анри не было ни заносчивости, ни апломба, которыми он мог запросто обзавестись, ездя на своих двух машинах. Он не был даже обидчив, хотя я, а чаще — Настя позволяли себе вольности, на которые не решились бы в другой компании. В какой-то степени эти вольности были констатацией влияния, которое мы на него приобрели («приобрели» звучит слишком активно: это влияние было нам подарено, и то, что подарок был принят, доставляло, я думаю, Анри удовольствие). Из черт, обычно затрудняющих общение, иногда проявлялась в нем лишь авторитарность, о которой я уже упоминал. Вместе с тем даже в этой авторитарности было что-то озорное, почти мальчишеское, наших отношений не отягощавшее. Он очень тонко чувствовал, когда ее допустимо проявлять.
Но самым притягательным в Анри было то, что он открывал перед нами область, о которой мы почти не имели понятия, которая привлекала и отпугивала одновременно, — область управления сознанием. В те дни он был всецело увлечен Косовской войной, для «информационной поддержки» которой он и был, как я полагаю, откомандирован из Брюсселя в Париж. Несмотря на то что сведениями личного характера Анри делился неохотно (я так и не понял, кто же в конечном счете являлся его непосредственным работодателем [21] ), о своей деятельности он, к нашему удивлению, рассказывал вполне подробно. Его рассказы нередко превращались в лекции, соединявшие в себе массу самых разных сведений из истории, политологии, психологии и даже семиотики. Собственно говоря, его «работа» над Косовской войной и была соединением этих дисциплин.
21
Не располагая данными о принадлежности Анри к какой-либо конкретной службе пиар, приведем в качестве аналогии фрагмент из журнала «Spiegel», посвященный основанию одной из подобных организаций: «В Брюсселе основывается дополнительный „Media Operation Centre" (МОС), формально — для поддержки Шеа. Новые „Spin Doctors" являются хладнокровными профессионалами PR <…>. Что ожидается от МОС, показывает секретная записка пресс-секретарши французского правительства, в которой говорится о „растущем сомнении" общественности ее страны в отношении войны: „Может ли МОС поддержать нас по части статей и помочь с их размещением во французских средствах массовой информации?"». См.: Spiegel. 2000. № 2. S.140–141. — Примеч. редактора.
Свою работу Анри рассматривал как творчество и называл ее торжеством слова над действительностью. Свой день он начинал с изучения (я не подберу другого слова) газет и теленовостей. И то, и другое подавалось ему в виде дайджеста — в ксерокопиях важнейших статей по военной теме или на видеокассетах с выпусками новостей основных европейских телеканалов. Два или три раза, когда он оставался ночевать у нас, все это утром ему привозили сюда. Статьи он читал очень быстро, помечая отдельные строки желтым маркером. Иногда он при этом смеялся, иногда отпускал краткие замечания, самым частым из которых было: «Идиот!» Настоящим удовольствием было смотреть вместе с ним телевизионные новости, когда материал, над которым он работал, был доступен и нам. Его комментарии открывали перед нами пропасть, пролегшую между действительностью и ее отражением в новостях.
Встречая в югославских репортажах свои разработки, Анри одобрительно кивал. Здесь он следовал известной мне от Насти русской пословице, гласившей, что маслом каши не испортишь. Помимо именования Милошевича Гитлером, а сербов — фашистами, в прессу активно вводилась соответствующая задачам лексика. Ежедневно в газетах и телерепортажах мелькали «концлагеря», «этнические чистки» и «массовые захоронения». Самым обоснованным из перечисленного сам Анри считал утверждение об этнических чистках, поскольку албанцы и в самом деле бежали тысячами. Вместе с тем очевиден был и тот факт, что массовое их (а также, кстати говоря, и сербов) движение началось лишь с бомбардировками НАТО. Чтобы не ослаблять силу воздействия на телезрителя, этот факт предлагалось не акцентировать. Что касается концлагерей и массовых захоронений, то их существование, по словам Анри, удостоверялось лишь ответами местных жителей на наводящие вопросы с Запада. Фигурировала также космическая съемка захоронений, на которую многозначительно ссылались натовские стратеги. Нагромождение пятен на черно-белых экспрессионистических снимках мало что объясняло, но выглядело довольно зловеще.
Перевод дела в плоскость фашистской угрозы всячески Анри форсировался. Фашизм он считал одним из энергетически состоятельных, а значит — действенных понятий. В качестве подтверждения он приводил садомазохистские игры, где дамы с хлыстом так часто облекаются в эсэсовскую форму.
— Я допускаю, — говорил Анри, — что СС создавалась вовсе не для того, чтобы мучить пожилых возбужденных джентльменов, но разве это существенно для игры? Ей ведь важны не исторические параллели, а возможность освежить чувства.
Более сдержанно воспринималась им слабость военной пропаганды к большим числам. Он считал, что гигантомания не красит профессионала, и призывал ответственных лиц к благоразумию. Анри пытался им растолковать, что, в отличие от обвинений в фашизме, конкретные цифры подлежат опровержению. Предположение какого-то американца о ста тысячах убитых албанцев он назвал инфантильным и сказал, что за вранье когда-нибудь придется отвечать. [22] Остается лишь добавить, что его мысль об ответственности была, в свою очередь, также инфантильной.
22
Речь идет скорее всего о выступлении от 16 мая 1999 г. по CBS американского министра обороны Вильяма Коэна. Подобное же предположение звучало из уст пресссекретаря Госдепартамента США Джеймса Рубина. Отметим для сравнения, что в ходе послевоенных расследований в Косово было обнаружено 187 тел убитых. См.: M. Hume. Nazifiying the Serbs‚ from Bosnia to Kosovo. In: Degraded Capability: The Media and the Kosovo Crisis. Ed. by Ph. Hammond and E. S. Herman. London etc. 2000. P.73; Ph. Hammond and ES. Herman. First Casualty and Beyond. In: Ibid. P.204. — Примеч. редактора.
Одной из важнейших своих заслуг Анри считал поднятие роли Гаагского трибунала. В этом сгоряча основанном и прозябавшем на обочине политической жизни учреждении он разглядел неиссякаемый пропагандистский потенциал и добился его процветания. Все прочие затеи Анри были лишь оправой к этой главной жемчужине. В построенной им модели Косовской войны Гаага была Нюрнбергом.
Когда я спросил у Анри, чьи преступления там будут рассматриваться, он ответил с почти театральным изумлением:
— Сербские, чьи же еще?