Похищение Европы
Шрифт:
— Молчальник, — брат Иона уважительно кивнул в сторону брата Никодима. — Это значит, что он всегда молчит.
— Не всегда молчу, — внезапно ответили из мрака.
В интонации мне услышалось подобие улыбки. Иона был слегка разочарован.
— Мне так сказали.
Лес стал редеть и мало-помалу уступил место полям, уйдя куда-то вбок. Вместе с ним ушел тот чернильный мрак, сквозь который мы пробивались все это время. На востоке бескрайнего поля я заметил слабое свечение. Вернее сказать, по этому свечению я и понял, что там восток. Он был справа от нас — значит, мы ехали на север. Ехали уже часа два, может, три. Время здесь оказалось таким же необозримым, как пространство. Несомненным было
— Тепло будет, — сказал он, потянув носом ворвавшийся ветер. — Люблю, когда тепло.
С первым рассеянным светом, как на фотоотпечатке, начало проявляться прежде невидимое — плотно сжатые губы Ионы, его прямой широкий нос и поглотившие руль ладони. На металлической панели, рядом с отсутствующим радио (из прямоугольной дыры торчало несколько разноцветных проводков), размещалась магнитная иконка Божьей Матери. За мутными дугами, выцарапанными дворниками на стекле, лежала темно-зеленая равнина. Шоссе делило ее на две безграничных и в равной степени безлюдных доли. Такой самозабвенной безлюдности я не видел еще никогда. Даже редкие прилепившиеся к обочине дороги деревеньки не оживлялись ни одной человеческой фигурой. И лишь спустя время, когда солнце оторвалось от горизонта, а равнина резко изменила свой цвет, в самом дальнем конце шоссе, словно у входа в это необитаемое пространство, показался маленький движущийся предмет. Он приближался к нам невыносимо медленно, не торопясь открывать своей сути, дразня воображение продолговатым неавтомобильным видом. То, что мы видели и что могло быть чем угодно — вихрем, всадником, баллистической ракетой (русская действительность предлагала богатый выбор), — оказалось всего лишь трактором, везущим сено. Я понял это только тогда, когда устремленная в небо конструкция сравнялась по размерам с оленем на нашем капоте. В высоте уложенного на прицеп сена было нечто ненормальное. Вопреки законам физики, сооружение проследовало мимо, не причинив нам никакого вреда.
Поля на нашем пути еще раз сменились лесами, затем снова возникли поля, чередование их стало регулярным и перестало привлекать внимание. Дело кончилось тем, что вдали показалось большое озеро, не доезжая до которого, брат Иона свернул на проселочную дорогу. Мы забрались в поросшую кустарником ложбину и поехали по ней, как по дну, — пробуксовывая в песке и цепляясь за водоросле-образные гирлянды плюща.
— Везу вас короткой дорогой, — пояснил нам Иона после очередного толчка. — Чтобы не объезжать.
Мы кивнули. Мы кивали теперь на каждом ухабе. Тыльной стороной ладони Иона вытер выступивший на лбу пот.
— Вот скажи мне, Кристиан, пройдет по такой дороге немецкая машина?
— Никогда, — ответил я не раздумывая.
— А «Волга» — пройдет.
Он сказал это без превосходства, несколько даже стесняясь очевидных русских преимуществ. Выбравшись на поверхность, мы вновь увидели озеро. Только теперь оно было совсем близко. Нас отделяла от не го полоса сосен и по-северному буйных трав. На противоположном берегу озера — в утреннем тумане это было заметно не сразу — тянулись мощные средневековые стены.
— Монастырь, — коротко сказал Иона.
Монастырь. Примерно таким я его себе и представлял. Древним. Теперь, когда мы огибали озеро по ближней к монастырю стороне, я видел уже кое-какие детали. На высоких стенах различались башни, а за стенами, в таинственных монастырских недрах, стояла колокольня. Место, по которому мы проезжали, вероятно, и было наилучшей точкой обзора монастыря — сквозь туман и редкий сосновый лес, за несколько сотен метров. Не ближе. Потому что, когда мы въехали в монастырь, я изумился резкой его перемене. Такое же чувство я несколько раз испытывал в Доме, когда мое появление заставало его обитательниц врасплох. Вместо нарядных и ухоженных старушек, ворковавших после обеда в гостиной, я видел не прикрытые париками черепа, ввалившиеся рты и иссохшие костлявые тела.
— Семьдесят лет здесь не было никого, — сказал Иона, выходя из машины. — Вообще никого.
Единственным, чего не коснулся дух тления, были стены, выложенные из огромных серых валунов. И хотя скреплявший их некогда раствор давно осыпался, валуны намертво срослись друг с другом, превратились из архитектуры в природу и предали забвению все, что их когда-либо связывало с человеческой деятельностью. Хуже обстояло дело с монастырскими строениями. Их постигло особого рода разрушение, не связанное с чьим-либо действием или злой волей. Это было неброское разрушение покинутости. Утратившие форму, посвечному оплывшие фасады медленно врастали в ими же потерянные кирпичи и стекла, остатки рам и нечто совсем уже неразличимое, чьим неоспоримым признаком оставалась, пожалуй, лишь материальность.
Брат Иона вел нас к небольшому, пристроенному к стене зданию. По сравнению с тем, что я здесь успел увидеть, оно смотрелось вполне благополучно.
— Это все, что мы смогли пока отремонтировать. Ну, и Гостевой дом еще — это в Малом дворе. Там будете жить.
Войдя в дом, мы поднялись на второй этаж и оказались в полутемном коридоре. Источником скупого освещения была распахнутая в конце коридора дверь. Она открывала небольшую комнату со сводчатым потолком, где нас уже ждали.
— Прибыли, отец настоятель, — сказал Иона, пропуская нас вперед.
За канцелярским, не соответствовавшим сводам столом сидел пожилой монах. Стол был маленьким, и сидевший за ним показался мне вначале очень большим — таким, по крайней мере, как Иона. Приехав с двумя высокими монахами, я начал воспринимать это как должное. Когда же, однако, отец настоятель встал, оказалось, что мы с ним примерно одного роста. Среднего. Так я всегда определял свой рост.
— Милости прошу.
Он сказал это не то чтобы сухо, скорее, без всякой мимики. Выйдя из-за стола, коротко обнял Никодима, мне, поколебавшись, подал руку. Допускаю, что с лидерами движений он еще просто не встречался и не очень представлял, как их приветствовать. По его приглашению мы сели на небольшой диванчик, а он вернулся за стол.
— Брат Никодим займется нашими рукописями, — сказал после паузы отец настоятель.
Он сидел, навалившись на локти и чуть подавшись вперед. Совершенно седой. На его смуглое лицо седина спадала живописными прядями. Она придавала ему старческий вид, хотя на деле, я думаю, он был не старше шестидесяти. Пальцы его нащупали авторучку и легонько постучали ею о стол. Никодим задумчиво следил за настоятельскими руками. Прислонясь к дверной раме, за нашими спинами стоял Иона.
— А о вас мне писал владыка. — Настоятель бросил на меня быстрый взгляд и снова опустил глаза. — Если хотите, можете участвовать в монастырских работах и богослужениях. Можете заниматься своими делами.
Он аккуратно положил авторучку на лежавший перед ним лист бумаги.
— Живите, как считаете нужным, все необходимое мы вам предоставим.
После его вопросительного взгляда на брата Иону стало ясно, что аудиенция окончена. Иона сделал шаг вглубь коридора, и мы встали.
— Вы ведь лютеранин? — спросил настоятель, когда я был уже в дверях.
— Да… По крайней мере, так крещен.
Он молча кивнул и достал из ящика стола целлофановый пакет.
— Владыка благословил одеть вас, как послушника, так что возьмите этот подрясник. Он изменит ваш внешний вид. — Глаза его на мгновение лишились своей тусклой матовости. — Может быть, и внутренний — тоже.