Похищение Европы
Шрифт:
— Сейчас приедет Билл — сказала Настя, пряча в сумку мобильный телефон.
— Билл? Какой Билл?
Я понял, что проснулся еще не до конца.
— Билл, врач князя. — Настя осторожно отлепила край расстегнутой рубашки от раны. — Я посмотрела, что кровотечение остановилось, и решила звонить ему, а не в скорую. Мне страшно везти тебя в больницу.
В голове моей, покоившейся на Настином колене, снова блуждала мысль о причудливых свойствах рифмы. И на Анри, и на меня покушался один и тот же человек, и оба мы пережили первое нападение. В случае с Анри дело было доведено до конца. Значит ли это, что и меня ждет та же участь? Сейчас Настя все делала для того,
За дальними деревьями раздался рев мотора — такой непривычный в Английском парке. Я почувствовал, как напряглась Настя. Приподняв голову, я понял, что могу сидеть самостоятельно, и выпрямился. Боль, которую я уже начинал ощущать, меня разом оставила. То, что я испытывал, не было страхом. Это было, скорее, жгучее чувство нелепости происходящего — теплого летнего дня, следов моей крови на гравии и нашего беспомощного сидения посреди дорожки. Настина рука потянулась к лежавшему рядом пистолету.
Через мгновение на дорожке появился американский армейский джип. Это был Билл. При полном отсутствии в Английском парке автомобилей его огромный джип казался таким же неуместным, как самолет или, пожалуй, даже корабль — но, может быть, именно эта невероятность придала его появлению особую патетику. Затормозив в паре метров от нас, Билл неожиданно для себя попал в Настины объятия. Захлебываясь от рыданий, Настя объяснила, почему меня нельзя везти в больницу. Лишь после этого краткого, как взрыв, эпизода я понял, на каком эмоциональном взводе она находилась.
Помыв руки привезенной им водой, Билл быстро, но осторожно снял с меня рубашку.
— Вот здесь пуля вошла, — сказал Билл, коснувшись моей груди рядом с раной, — а здесь вышла. — На своей спине я почувствовал проводимый его пальцем круг. — Ах, как хорошо. Уж если везет, то везет.
Настя молча следила, как огромные руки Билла распечатывали стерильный бинт.
— Мало того, что вы остались живы, так еще и пуля оказалась сквозной. Если бы она зацепилась за что-нибудь внутри, мы бы не обошлись без операции, а значит, и без больницы. А так, я думаю, справимся своим силами.
Зубами он вытащил пробку из какого-то прозрачного пузырька и приложил его к ватному тампону.
— Вытащите-ка это у меня изо рта и заткните, пожалуйста, бутылку. Она нам еще понадобится.
С пробкой во рту его акцент казался значительно меньше. Он сел на корточки и провел рукой по моей шее.
— А теперь потерпите немного, это не должно быть слишком больно.
Может быть, я все еще находился в состоянии шока, но это действительно было не так больно, как я боялся. Разумеется, я чувствовал прикосновение ватных тампонов к спине и к груди — особенно, когда они были накрепко прижаты бинтом — и все-таки это было терпимо. Когда Билл закончил перевязку, они с Настей осторожно положили меня на заднее сиденье джипа. Там же села Настя, и я положил ей голову на колени. Захлопнув дверь машины, Билл задумчиво побарабанил по рулю.
— Куда мы сейчас поедем? — спросила Настя.
— Вопрос в самую точку. Нужно подумать. — Балл улыбнулся нам в зеркало заднего вида. — Пока что нужно уехать отсюда.
Он завел мотор, и мы тронулись. По Английскому парку я ездил на велосипеде, в прогулочном экипаже, один раз даже верхом. И никогда — на автомобиле. Глядя, как беспомощно ветки деревьев скользили по закрытым окнам джипа, я подумал, что парк со мной, должно быть, прощается, что между нами возникла граница и наше единство безнадежно разрушено.
— Сейчас я где-нибудь здесь припаркуюсь, — сказал Билл, въезжая в фешенебельные кварталы Швабинга. — Вы останетесь в машине, а я пойду поговорить с князем. Есть у меня одна идея.
Он притормозил в сотне метров от дома князя и внимательно осмотрелся. Выходя из машины, посоветовал не открывать окон. Над впереди стоящими машинами мы еще долго видели его макушку. В машине становилось душно, но окон мы послушно не открывали. Время от времени Настя касалась моих бинтов губами, и от этого мне становилось легче.
Вскоре мы вновь увидели Билла. Не успев толком усесться за руль, он резко тронулся с места. У ближайшего светофора обернулся и положил свою ручищу на подголовник переднего сиденья.
— Домой вам возвращаться нельзя. Мы едем в Альпы, на дачу к князю.
О существовании дачи я знал от Насти. Она была там два или три раза и говорила, что это сказочное место. Вспоминая Настины слова, я с грустью подумал, что вся ожидающая нас красота не имеет, в сущности, уже никакого значения. Я вдруг отчетливо осознал, что с сегодняшнего дня превратился в беглеца и в любом месте на земле для меня теперь может быть ценно только одно: безопасность. Даже легкая Настина рука, поправлявшая перекинутый через мою шею бинт, не могла рассеять той мутной тоски, которая с каждой минутой меня охватывала все сильнее. Ах, как же легко могли сбросить эту руку с моей шеи, слишком легко: сегодня я убедился в этом в полной мере. То, что я испытывал, не было в привычном смысле страхом за свою жизнь. Это был страх вместе с жизнью потерять Настю.
Мы покинули южные пригороды Мюнхена и мчались по идеально гладкому шестиполосному автобану. Сколько раз мы проезжали здесь с родителями по дороге в Италию, сколько раз мы любовались панорамой Альп в овальной раме ветрового стекла! Но никогда еще Альпы не приближались к нам с такой ужасающей скоростью, как в ту поездку с Биллом. Нажимая на газ, он то и дело смотрел в зеркало, словно отрывался от невидимой погони. Шоссе было полупустым. Попадавшиеся нам порой машины Билл обгонял и справа, и слева, а в редких случаях параллельного их движения сердито сигналил задержавшимся в левом ряду. Я полагал, что он несколько драматизирует ситуацию, и объяснял это общей слабостью американцев к боевикам.
Через час с небольшим мы выехали на серпантин, где Билл вынужден был все-таки сбросить скорость. Темпераментного американца должно было успокаивать то, что на этой поднимавшейся в облака дороге не было уже ни души. С каждым новым витком покинутая нами равнина все более напоминала макет — с многочисленными церквями, шоссе и крохотными автомобилями, превращавшимися время от времени в ярчайшие солнечные блики. Перевалив через какой-то хребет, мы спускались вниз таким же зигзагообразным образом — с той лишь разницей, что спуск оказался гораздо короче подъема. Въехав в огромное, состоящее из отвесных скал ущелье, мы оказались у небольшого приземистого дома с двускатной крышей. Он стоял на краю небольшой площадки, с одной стороны которой зловеще зиял обрыв, а с другой — уступами сбегали луга. Где-то внизу, за лугами, бронзовела черепица немногочисленных деревенских домов. Глядя на окружающие скалы, я отметил про себя, что Настино определение места как сказочного было единственно правомерным. Казалось, оно было изначально задумано для скрипучего голоса за кадром («там-то и доживал свои дни старый русский князь…»), для полночного падения в пропасть и долгого замирающего крика.