Похищение Европы
Шрифт:
Ольга откинула легкое покрывало и прошлась по палате. На ней была белая больничная сорочка из легкого материала. Сорочка не доставала до колен, и Белова поразили ноги Ольги — костлявые, с опухшими лодыжками и синими вздувшимися венами. Она словно почувствовала, куда смотрит Александр: горько усмехнулась и вполголоса произнесла:
— Да уж… Не красавица.
Наршак за ее спиной кивнул Белову: мол, мне пора идти. Он поднялся со стула и направился к выходу, сказав напоследок Ольге:
— Устраивайтесь. Обживайтесь. Кнопка вызова сестры — рядом
Ольга перебила его:
— Скажите, можно убрать из палаты зеркало?
Она показала на небольшое прямоугольное зеркало, висевшее на стене напротив кровати.
— Мне будет достаточно видеть свое отражение в ванной, — пояснила Ольга.
Доктор понимающе кивнул.
— Ваше право. Как хотите. Зеркало здесь, действительно, ни к чему. Я скажу постовой сестре, она сейчас уберет.
— И еще, — продолжала Ольга. Голос ее постепенно обретал прежнюю звучность. В нем появились металлические нотки, и Белов подумал, что на самом-то деле в жизни не так уж и много меняется. — Может, у вас там дырка на обоях… Не знаю. Давайте повесим какую-нибудь картину.
Наршак рассмеялся.
— Дырки нет, — заверил он. — Но если хотите картину… Почему бы и нет? Какую именно?
Ольга нахмурилась. Она прошлась по палате, вернулась к кровати, присела на краешек и оценивающе склонила голову набок.
— Ну… Учитывая освещение, общий фон и цвет занавесок… Я бы хотела — «Похищение Европы» Серова.
Наршак задумался.
— «Похищение Европы»? Море, бык и девушка, если не ошибаюсь? Э-э-э… Тематика вполне нейтральная. — Он понял, что проговорился, и покраснел. Естественно, если бы Ольга выбрала что-нибудь застольное, доктор обязательно бы воспротивился. Изображения пышных столов и чаш с вином в клинике не приветствовались. — Я хотел сказать, что ничего депрессивного в этом произведении не вижу. И… сочетания цветов должны действовать успокаивающе… Я не против. Очень хорошая картина.
— К обеду привезу, — оживился Шмидт. — Тебе нужен подлинник?
Ольга смерила его уничижительным взглядом. При всех своих очевидных достоинствах Шмидт не слишком разбирался в живописи. Да и вообще в искусстве.
— Подлинник висит в Третьяковской галерее, — отрезала Ольга. — Такие вещи надо знать.
— Да? — Дмитрий растерялся, но только на мгновение. — Тогда — к вечеру. После закрытия. Саша, ты мне поможешь?
— У меня где-то лежала схема охранной сигнализации, — с абсолютно серьезным видом заявил Белов. — Но зачем суетиться из-за одного полотна? Это глупо. Подумай, — обратился он к Ольге. — Может, хочешь что-нибудь еще?
Улыбка — впервые за последние два дня — тронула губы Ольги.
— Мальчишки. Все те же мальчишки, — вздохнула она. — Могу подарить вам свои черные колготки. Разрежете напополам и наденете на голову, чтобы никто не узнал.
— Я скажу постовой сестре, она принесет ножницы, — невозмутимо отозвался Наршак.
Ольга легла на кровать, натянула до подбородка одеяло и отвернулась к стене.
—
Она закрыла глаза. В голове звучали собственные слова.
«Мальчишки… Мальчишки…». Ей казалось, время не властно над ними: ни над Беловым, ни над Шмидтом.
Морщины на лбу, глубокие складки у углов рта, седина на висках… Все это было внешнее, наносное, какое-то ненастоящее. Настоящим оставался блеск в глазах и готовность в любой момент прийти на помощь.
— А я — старая, никому не нужная дура, — прошептала Ольга и заплакала.
Она слышала, как трое мужчин на цыпочках вышли в коридор и осторожно притворили за собой дверь. Чувство бескрайнего одиночества и полного отчаяния охватило ее. Оно было таким сильным, что грозило задушить; расплющить, придавить к узкой кровати, как тяжелый могильный камень. Ольга подумала, что стаканчик… или два смогли бы немного изменить жизнь; заставили бы мир засиять яркими и насыщенными красками — такими: как на картине Серова. Выпить хотелось невыносимо. В горле пересохло, тугие комки боли скручивали суставы. На лице и груди выступил холодный пот. Ольгу начал бить озноб.
Пришла сестра, сделала инъекцию и поставила капельницу. Вскоре Ольга уснула. Ей снился огромный рыжий бык, уносящий на широкой спине хрупкую черноволосую красавицу. И невинная девушка — Европа — тоже, наверное, верила, что все будет хорошо. И ей тоже хотелось счастья. Разве можно за это наказывать?
Доктор Наршак сидел в глубоком кресле, откинувшись на спинку. Он о чем-то размышлял, и лицо его хмурилось все больше и больше. На стенах кабинета висели рисунки, сделанные больными: творчество — один из самых действенных способов психотерапии. На рисунках не было подписей, что, в общем-то, неудивительно — у ведущего специалиста страны лечились такие пациенты, которые изо всех сил стремились сохранить свое инкогнито.
Но сейчас речь шла не об очередном государственном муже или эстрадной звезде, а об Ольге Беловой. Наршак подался вперед и положил руки на стол. Ослепительно-белые манжеты и блестящие платиновые запонки отразились в полированной столешнице.
— Кто из вас супруг? — спросил доктор, глядя по очереди то на Белова, то на Шмидта.
— Я, — хором ответили они и так же хором добавили: — Бывший.
— То есть, — пояснил Дмитрий, — он — первый бывший супруг, а я — второй бывший. Вообще-то мы не регистрировались, у нас гражданский брак был.
— Хм, — пробурчал Наршак; по нему было видно, что он собирается задать достаточно скользкий вопрос. Желая скрыть неловкость, доктор взял «Монблан» с золотым пером и принялся вертеть ручку в руках. — А нынешнего, более актуального, случайно, у нее нет?
— Насколько мне известно, — сказал Белов, — нынешнего нет.
— Ну да, понятно, — сказал Наршак. — Получается, вы — самые близкие родственники больной.
— В самую точку, док, — кивнул Саша, встретившись взглядом со Шмидтом.