Похищение огня. Книга 2
Шрифт:
И Кёппен поведал Карлу старинную легенду.
— Жил на берегу священного Ганга мудрец. Он был стар, и никто не знал, сколько ему лет, так как те, кто родился в одно с ним время, давно исчезли.
Лежа на песке, мудрец думал о бренности людских желаний, о суете жизни. И был у него только один друг — плешивая мышь. Она прибегала к нему и жаловалась на изнуряющий страх перед котом.
«Если б я сама была котом! Преврати меня в кота», — попросила она мудреца.
«Я исполню твое желание, но клянись, что никогда не пожелаешь мне зла».
Мышь обещала. Старец превратил ее в огромного кота. Воинственно мяукая, кот ушел
Прошло немного времени, и снова пришел кот к мудрецу. Он был печален, уныло повис его пышный хвост.
«Увы, — сказал он, — я несчастен. Жалка судьба кота, так как есть на свете тигры. Если б я был тигром!»
И кот принялся умолять мудреца сделать его тигром.
Мудрец, удивляясь постоянной неудовлетворенности всех живых существ, потребовал вновь повторить клятву и превратил кота в тигра. Это был великолепный хищник, наполнивший смертельным страхом леса и деревни. Но однажды тигр встретил слона, который не удостоил его даже взглядом. И загрустил, поник головой могучий тигр.
«Тигр — ничто в мире, — сказал он мудрецу, — слоны — вот кто владыки среди зверей. Преврати меня в слона».
И стал тигр слоном.
Богатейшие государства мечтали завладеть слоном. Народ поклонялся ему, как святыне. Сотни слуг обмывали и кормили его. Но однажды на спину слона водрузили позолоченные носилки, и маленькая женщина гордо уселась на пышных подушках. Слон был оскорблен и, вырвавшись, тайком убежал на берег Ганга. Он бушевал.
«Женщина сильнее слона. Сделай меня женщиной или умертви».
Подумал старец и решил помочь слону, но потребовал снова клятвы, что тот никогда не пожелает ему зла. Затем, окунув его в воды Ганга, он превратил слона в красивую женщину. Молва о ее красоте понеслась по Индии, и начались войны за обладание ею. Кровь полилась ручьями, народ стонал от военных поборов и голода. И наконец богатейший и храбрейший магараджа овладел красавицей.
Все ее прихоти мгновенно исполнялись, и не было счастливее и любимее женщины на свете.
Но мысль о том, что откроется тайна ее происхождения, отравляла дни и ночи прекрасной магарани. И однажды она потребовала умертвить старца с берега Ганга, которого чтила вся страна. Долго магараджа не решался исполнить желание жены, а когда он уступил и послал убийц к старцу-кудеснику, потускнело солнце и исчезла магарани, а на том месте, где она стояла, копошилась, пища, облезлая мышь. С отвращением придавил ее сапогом пораженный магараджа. Там, где пролилась кровь мыши, вырос пунцовый мак. Тщетно призывая исчезнувшую красавицу, магараджа сорвал маковку и вдохнул пряный запах черных семян. В охватившем его полузабытьи увидел он все превращения мыши, нарушившей клятву и отплатившей злом за добро. Сила опиума в том, что в его чаду человек видит все перевоплощения живых существ и причину всех причин.
Далеко за полночь засиделся Карл у товарища своей юности.
На следующий день Маркс узнал, что ему отказано в восстановлении прусского подданства и тем самым в возвращении на родину.
В Берлине Маркс после многих неудач наладил отношения с венской газетой «Пресса», Редакция обещала ему оплачивать статьи значительными суммами. Из Америки «Нью-Йорк дейли трибюн» запросила снова его корреспонденции. Карл воспрянул духом, надеясь, что отныне его семья перестанет терпеть непрерывные бедствия, а он сможет наконец отдаться работе над книгой о капитале и труде.
Из
Совершенно равнодушный ко всяким ценностям и вещам, Маркс всегда очень дорожил своей библиотекой и не смог скрыть своего огорчения, узнав о ее пропаже.
Из Кёльна Карл отправился в Трир, чтобы повидаться с матерью. Снова очутился он на берегу Мозеля, усеянном красными маками и бледно-лиловым вереском, взбирался на вершину горы Марка, гулял по Симеонсштрассе. Родной ветер играл его густыми гладкими волосами. Но были они сейчас не черными, как когда-то, а совершенно белыми, с тем особенным голубоватым отливом, который свойствен седине брюнетов.
Трир был прекрасен в убранстве весенних цветов. В укрытом маленьком дворике при доме Генриетты Маркс росли лавровые деревья. Карл обрадовался им, как старым друзьям. Сызмала любовался он их цельными блестящими темно-зелеными листьями, нравился ему их ни с чем не сравнимый сильный аромат.
Карл осторожно сорвал ветку, любуясь декоративной красотой растения. Благоухающий лавр Аполлона воспевали поэты и писатели, он стал эмблемой почета. Римские генералы венчались лавровыми венками и, как символ победы, поднимали их перед собой. Существовало поверье, что лавр защищен от молнии и предохраняет от болезней. Больше всех других деревьев Карл любил упругий лавр.
Из окна дома раздался старческий, слабый голос. Генриетта Маркс звала к себе сына. Карл поднялся по ступенькам на террасу и пошел по коридору. Неприметно для себя он смял в руке листок лавра и с удовольствием вдохнул его острый, пряный запах.
В комнате матери было душно и мрачно. Генриетте Маркс минуло уже семьдесят четыре года. Боясь простуды, она запрещала проветривать комнату и считала, что болезни — следствие свежего воздуха. По той же причине старуха носила поверх теплого платья пуховую шаль, голову укутывала большим капором, а ноги прятала в меховые ботинки. Из-за болезни глаз она нуждалась в полутьме, и окна были затянуты темно-зелеными шерстяными портьерами.
— Дитя мое, — сказала Генриетта Маркс глухо и ласково, — я так рада, что дожила до встречи с тобой. Софи обещала распорядиться, чтобы к обеду приготовили форель. Ты ведь так любишь рыбу. С тех пор как я стала немощной, никто в доме не может испечь лимонные коржики так, как это надо. Они горчат. Как охотно ты ел их, когда был маленький.
Карл ощутил прилив волнующего чувства нежности к матери и взял се опухшую руку. Но рука уже не пахла, как много лет назад, корицей и мускатным орехом. Пальцы, изуродованные в суставах, походили на оплывшие желтые свечи.
— Видишь, какой у меня ревматизм, — сказала Генриетта тихо. — Мазь из лаврового масла облегчает мои боли, но ничто не исцеляет в старости.
И старушка начала пространно описывать свои немощи. Говорила она смиренно и не жалуясь. Не было в ней больше ни сварливости, пи горячности. Даже скупость, отличавшая ее в былые годы, заметно уменьшилась.