Похищенная
Шрифт:
Сколько я могу припомнить, это был первый раз, когда мне после разговора с ним стало хуже. Это привело меня в настолько дурное расположение духа, что я сорвалась на Люке. Я и так не очень понимаю, что с нами творится в последнее время. Я думала, что его визит и наш откровенный разговор должны сблизить нас, но когда мы с ним потом болтали, много раз наступали неловкие паузы, а во время его последнего звонка я сама прервала разговор, сказав, что иду спать. При этом я совсем не была уставшей.
Похоже, я никак не могу смириться с тем, что Люк в тот день опоздал. Может быть, он как раз любезничал с каким-нибудь своим посетителем, когда
В ходе наших отношений он вечно казался мне расслабленным, но теперь я начала думать, что он просто был пассивным. Он мог жаловаться на свою официантку или на одного из поваров, но ничего не предпринимал в этой связи.
Все время, пока мы с Люком были вместе, он был таким терпеливым, любящим, искренним — просто милашка. Иногда, как, например, прямо перед моим похищением, я даже думала, не следовало бы мне хотеть от него чего-то большего, чем приятное отношение, но, оказавшись в горах, я думала о нем только то, какой он был замечательный. Он и сейчас был таким же — терпеливым, любящим, искренним. Он самый приятный из всех мужчин, кого я знаю. Так какого же черта со мной происходит? Что не так?
Первое, что я увидела, открыв глаза после потери сознания в полицейском участке, были мама и Гари, стоявшие в ногах моей больничной койки. Уэйна видно не было. Я не заметила Диану, сидевшую на стуле позади меня, пока не услышала, как она сказала:
— Посмотрите, она пришла в себя.
На лице ее появилась добрая улыбка. Я вспомнила, как она качала меня на руках, и от этого мои щеки покраснели. Тут и мама поняла, что я очнулась, и едва не вырвала капельницу у меня из руки, бросившись на меня, всхлипывая и причитая:
— Моя деточка, моя бедная Мишка Энни!
От того, чем меня здесь накачивали, меня начало тошнить, поэтому я сказала:
— Меня сейчас вырвет, — после чего залилась слезами.
Доктор потянулся за моей рукой, но я оттолкнула его.
Потом появились и другие руки, которые удерживали меня, и я боролась с ними со всеми. Я почувствовала, как мне сделали укол. Когда я очнулась в следующий раз, рядом сидел мой отчим, сжимая в руках свою ковбойскую шляпу. Как только я открыла глаза, он тут же вскочил.
— Я побегу за Лорейн — она вышла на секундочку, чтобы позвонить.
— Пусть закончит разговор, — прошептала я. Горло мое болело от крика и от лекарств, которые иссушили его. — Можешь дать мне немного воды?
Он похлопал меня по плечу и сказал:
— Я лучше найду кого-нибудь из нянечек.
С этими словами он выскочил за дверь, но лекарства сработали снова, и к моменту, когда они вернулись, я опять спала.
Больница — странное место: доктора и медсестры колют вас и прикасаются к вашему телу в таких местах, к которым обычного незнакомого человека вы бы и близко не подпустили, так что в первый день со мной случилось два приступа паники. Сначала они дали мне что-то от чувства беспокойства, потом что-то укололи ночью, отчего я не могла спать и чувствовала
На второй день моего пребывания в больнице, когда я немного пришла в себя, Гари сказал, что государственное обвинение занимается проверкой всей информации, которую я сообщила на допросе в полицейском участке, и уже потом они будут принимать решение, выдвигать ли против меня какие-то обвинения.
— Обвинять меня? В чем?
— Погиб человек, Энни. И независимо от того, при каких обстоятельствах это произошло, мы все равно должны следовать полной процедуре.
— Вы арестуете меня?
— Я не думаю, что обвинение пойдет по этому пути, но мой долг заключается в том, чтобы проинформировать о сложившейся ситуации.
Сначала я испугалась и стала корить себя, что не вызвала адвоката, но, взглянув на покрасневшее лицо Гари, поняла, что он сконфужен.
— Что ж, если государственное обвинение на самом деле захочет осудить меня, они будут выглядеть просто стадом баранов.
Гари ухмыльнулся и сказал:
— Вы все совершенно правильно понимаете.
Он начал задавать мне какие-то вопросы насчет Выродка, потом я протянула руку, чтобы почесать шею, и тут обнаружилось, что на мне нет цепочки.
— Доктора сняли ее, когда вас привезли сюда, — сказал Гари. — Вам вернут ее, когда будут выписывать, — она вместе с вашими остальными личными вещами.
— Эта цепочка не моя. Ее дал мне он. И еще он сказал, что покупал ее для другой девушки.
— Какой еще другой девушки? Почему вы раньше ничего не говорили об этом?
Обиженная его резким тоном, я ответила:
— Я привыкла носить ее, вот и забыла. Возможно, если бы вы, ребята, хоть иногда делали перерыв в своих вопросах, у меня появилась бы возможность что-то вам рассказать. Кроме того, — на случай, если вы этого еще не заметили, — меня отвлекали кое-какие мелочи. — Я выразительно помахала рукой, в которой торчала иголка капельницы.
Уже более спокойным голосом он сказал:
— Простите, Энни, вы совершенно правы. Мы набросились на вас со своими непростыми вопросами, но это действительно очень важно, чтобы вы рассказали нам все.
В течение следующих двух дней я пыталась выложить ему все, что я знаю об истории жизни Выродка, включая его мать, отца и женщину-пилота. Гари часто останавливал меня своими вопросами. Иногда он наклонялся в мою сторону, и тело его напрягалось, но он всегда следил за тем, чтобы голос оставался спокойным, и не торопил меня, давая вести рассказ в выбранном мною темпе. Если мы говорили об изнасилованиях или о расписании Выродка и его системе наказаний, рука Гари непроизвольно сжимала ручку, когда он делал пометки, но ему здорово удавалось выдерживать нейтральное выражение лица. Половину времени я не могла смотреть на него. Я лежала, уставившись в стену, считала трещинки на ней и пересказывала ему все надругательства надо мной, словно воспроизводила список ингредиентов какого-то адского рецепта.