Похититель вечности
Шрифт:
— Мы могли бы поехать в Ирландию, — предложил Том. — Это недалеко и, должно быть, вполне приятное место. Меня всегда привлекала деревенская жизнь.
Я покачал головой:
— Ну уж нет. Бедная и жалкая страна, к тому же там все время идет дождь. Не подходит для моего характера. Уныние мной овладеет сильнее, чем ныне.
— Может, в Австралию?
— Пожалуй, не стоит.
— Тогда в Африку. Целый неисследованный континент.
— Слишком жарко. Слишком нецивилизованно. Ты меня знаешь, Том, я люблю домашний комфорт. Нет, в душе я европеец. Там я счастливее, чем где бы то ни было. На континенте. Хотя не так уж много я на нем повидал, увы.
— Ну, а я никогда не был за пределами Англии.
— Ты молод, а я стар. У тебя впереди
Том задумался и ничего не сказал. Куда бы мы ни поехали, мы бы путешествовали за мой счет, так что, возможно, его грызла совесть. А может, и нет.
— Можно и в Европу, — помолчав, тихо сказал он. — Там тоже есть, на что посмотреть. Может, в Скандинавию. Мне всегда нравилось название.
Какое–то время мы обсуждали этот вопрос и наконец решились. Мы проведем полгода в странствиях по Европе, побываем в разных городах, будем любоваться великими памятниками архитектуры, посетим художественные галереи и музеи — у меня всегда были художественные наклонности. Том станет моим компаньоном и секретарем, поскольку у меня по–прежнему останется немало дел. Письма, телеграммы, перевод денег. Том был довольно смышленым парнем — по крайней мере, для одного из Томасов, — и я чувствовал, что могу в этом полностью доверять ему.
Как–то вечером несколько месяцев спустя, когда мы отдыхали на веранде нашего отеля в Локарно, в Швейцарии, после лазанья по горам с несколькими дамами, которые выказали куда больше энергии и стремления к достижению цели, чем мы оба, Том выразил желание посмотреть Францию. Я несколько содрогнулся, ибо это было последнее место на земле, которое я хотел бы посетить, учитывая более чем неприятные воспоминания об этой стране, но он был непреклонен.
— В конце концов, я наполовину француз, — заявил он мне. — Я хочу посмотреть места, где рос мой отец.
— Твой отец рос в Дувре, а затем в маленьком городке под названием Клеткли, — раздраженно ответил я. — Нам следовало остаться в Англии, если ты хотел посмотреть места, где рос твой отец, Том. Он покинул Париж во младенчестве, не забывай.
— Тем не менее, он там родился и там прошли его ранние годы. И мои дедушка с бабушкой — они же оба были французы, так ведь?
— Да, — нехотя ответил я, — полагаю, что так.
— Да и ты сам француз. Ты ведь не бывал там с детства. Разумеется, ты хочешь снова увидеть Париж. Посмотреть, как там все изменилось.
— Город никогда не интересовал меня, Том, — сказал я ему. — Не понимаю, с чего мне туда возвращаться, изображая приступ романтической ностальгии. — Меня не привлекала эта затея, и я задумался, как мне переубедить племянника, — настолько я был уверен, что не желаю возвращаться в эту страну. Стремление узнать побольше о чьем–то прошлом, тем не менее, — очень сильная вещь, и он заявил, что с моей стороны жестоко не давать ему посмотреть на улицы, где мы росли, на город, где жили и умерли мои родители, на место, которое мы покинули, чтобы начать новую жизнь. — А что если я просто расскажу тебе обо всем этом? — спросил я. — Я многое помню о нашем детстве в Париже, если тебе хочется послушать. Могу рассказать, как твой дедушка познакомился с моей матерью, если тебе интересно. Это случилось, когда она выходила из театра, и мальчишка…
— Я знаю эту историю, дядя Матье, — разочарованно перебил меня он. — Ты уже рассказывал мне все эти истории. Много раз.
— Не все, конечно же.
— Ну очень много, во всяком случае. Зачем мне их опять слушать? Я хочу увидеть Париж. Неужели я прошу слишком много? Разве тебе не любопытно, как изменился город за эти тридцать лет? Ты бежал оттуда без гроша за душой — разве тебе не хочется вернуться, когда ты уже преуспел в жизни, и посмотреть, что с ним сталось без тебя?
Я кивнул. Разумеется, он был прав. Вопреки моей воле, в последние годы мои мысли частенько обращались к Франции. Я не был патриотом, но все же оставался французом, и хотя о Париже у меня сохранились одни скверные воспоминания, это был мой родной
Том был парнем кровожадным, и этот порок в конце концов привел его к гибели. Хотя по природе своей не садист — ему недоставало смелости, чтобы самому причинить кому–то боль, — он любил смотреть, как страдают другие, играть роль наблюдателя в чужих несчастьях. Я знал, что в Лондоне он ходил на петушиные бои — после них он возвращался домой с безумными глазами. Ему нравились боксерские матчи и состязания, где людей избивают и калечат. Так что для удовлетворения его извращения Париж 1793 года был подходящим местом.
Бастилия — огромная, вонючая, кишащая паразитами тюрьма, куда новые республиканцы заточили аристократию, — пала в 1789 году, и с тех пор в Париже постоянно происходили демонстрации, вынудившие в конце года короля Людовика XVI [58] и его семейство покинуть город. В начале 1790–х Национальная ассамблея все сильнее давила на короля, вынуждая его принять их конституцию и провести реформы, которые должны были ограничить его абсолютную власть; стало ясно, что Террор не за горами. В 1792–м, за год до нашего приезда в город, доктор Жозеф–Игнас Гильотен убедил Национальную ассамблею внедрить изобретение — сделанное не им, а его коллегой Антуаном Луи [59] , — для расправы над преступниками, и вскоре после этого на площади Согласия была установлена машина смерти, которой на следующие несколько лет покорились все горожане.
58
Людовик XVI (1754—1793) — французский король (1774—1792) из династии Бурбонов. Свергнут в 1792 г. Осужден Конвентом и казнен.
59
Жозеф–Игнас Гильотен (1738—1814) — врач, политик, был увлечен идеей сделать казнь преступников более гуманной. Для этого, считал Гильотен, надо ее «механизировать», заменить палача машиной. Учредительное собрание поручило разработать машину смерти, которая могла бы реализовать эту задачу, члену Медицинской Академии хирургу Антуану Луи (1723—1792).
Весной 1793 года мы с Томом прибыли в город, где царил дух подозрений, предательства и унизительного страха. Короля уже обезглавили, и, въезжая в Париж, я ощутил странное безразличие к городу, не оправдавшему моих ожиданий. Я думал, что возвращение из долгого изгнания взволнует меня — теперь, когда я уже не жалкий сирота, который шарит по чужим карманам, поскольку для него это единственный способ выжить, а преуспевающий делец, многого добившийся в жизни и ставший состоятельным человеком. Я думал о своих родителях, иногда о Тома, но Доминик не вспоминал, поскольку наши отношения начались в Англии и, хотя мы родились в одном городе, мы никогда не встречались во Франции и редко говорили о ней.
Мы поселились в пансионе на окраине города, и я настоял на том, чтобы остаться там примерно на неделю, а затем отправиться на юг, чтобы исследовать ту часть страны, в которой я прежде не бывал.
— Ты же чувствуешь, да? — спросил Том, в первый день входя в мою комнату; от возбуждения его густые темные волосы стояли дыбом на голове. — Атмосферу. В воздухе витает запах крови.
— Очаровательно, — пробормотал я. — Один из самых приятных аспектов жизни современного города. Им непременно следует вставить эту фразу в путеводитель. Это сделает ваш отпуск поистине незабываемым.