Похититель звезд
Шрифт:
Прежде чем ответить, Шатогерен поправил книги, которые неровно лежали на столе.
– Он не покончил с собой, – промолвил виконт. – Его… убили.
Глава 45
Не сводя глаз с Шатогерена, Амалия села. А доктор продолжил, по-прежнему глядя на свой стол, заваленный документами, выписками и объемистыми научными трудами:
– Да, произошло настоящее убийство, хоть оно и не входило в их планы. Они были уверены, что все предусмотрели. Но оказалось, что не предусмотрели самого главного – принца Руперта.
– Но Эстергази сказал… – начала Амалия и запнулась.
– Эстергази солгал, – отмахнулся Шатогерен. – О, он прекрасно знал, чего стоит эта правда. Никогда в жизни он бы не осмелился произнести ее вслух. Только ради того, дабы эту правду скрыть, ему и требовалось завладеть последним письмом. Поскольку в нем описывалось все, что на самом деле произошло в замке тем субботним вечером.
– Значит, письмо писала не Мари Эвремон? –
– Нет, письмо писала именно Мари Эвремон, – ответил врач. – Она знала, что с ней может случиться. Герцогиня Пражская попыталась предупредить ее… из самых лучших побуждений. Бедная Мари! О, они были согласны терпеть ее как любовницу кронпринца и закрывать глаза на его поведение, но беда в том, что она стала слишком влиять на него. Руперт стал думать, что сближение с Францией было бы полезнее для Богемии, чем сближение с Германией, и это уже было опасно. Опасно, потому что его отец все время болен и никто не сомневался, что кронпринц должен скоро стать королем; а раз так, он стал бы проводить ту политику, которая больше по сердцу его женщине. К тому же он хотел развестись с немецкой принцессой и жениться на Мари – на Мари, чья мать была незаконнорожденной и не имела права на приставку «де», что было ничуть не лучше, чем новые политические взгляды Руперта. И тогда они решили избавиться от нее, имитировав самоубийство.
Амалия начала понимать.
– Значит, Мари Эвремон…
– Не кончала с собой, – закончил фразу за баранессу Шатогерен. – Они собирались, обговаривали все детали – братья Хофнер, барон Селени и граф Эстергази. Им пришлось посвятить в свой замысел доктора Брюкнера, чтобы он подтвердил принцу, будто Мари покончила с собой, и развеял его сомнения, если бы они появились у Руперта. Герцогиня Пражская была близка к семье Селени, узнала, что барон затевает, и пришла в ужас. Фрейлина королевы попыталась предупредить Мари, и та испугалась – настолько, что села писать письма близким, где объясняла: если вдруг обнаружится, что она совершила самоубийство, то это неправда, она никогда не помышляла ни о чем подобном. В письме Мари назвала имена двух человек – доктора Брюкнера и барона Селени, остальные заговорщики были ей неизвестны. Она хотела поговорить и с Рупертом, но не успела, потому что ее послание к нему перехватили, поняли, что ей все известно, и решили действовать быстро. Карел Хофнер, адъютант Руперта, подделал почерк принца и прислал ей записку, в которой назначал свидание в замке. Явившись туда, Мари сразу же поняла, что попала в ловушку. Заговорщики хотели обойтись без крови: доктор предложил ей написать признание, что она умирает по своей воле, и выпить яд. Но Мари отказалась, потому что ждала ребенка и хотела жить… хотя бы ради него. Тогда Эстергази попытался убедить ее какими-то глупыми речами о том, что она должна пожертвовать собой ради блага Богемского королевства… Можете себе представить, как это должно было выглядеть! В конце концов Карелу Хофнеру все надоело, тем более что с минуты на минуту должен был приехать принц, которого ему предстояло по обязанности встречать, и он просто застрелил Мари. Брюкнер был в ужасе… То есть он потом клялся мне, что был в ужасе. – Шатогерен усмехнулся. – У барона сделалась истерика, Селени кричал, что Карел их всех погубил, что надо было отравить ее, а теперь повсюду кровь… Эстергази отмахнулся, что дело уже сделано и девочка больше не сможет им помешать, вот что самое главное. Тем временем во дворе поднялся шум – прибыл принц Руперт. Эстергази и Брюкнер передвинули тело, вложили Мари в руку пистолет, чтобы казалось, будто она действительно застрелилась, и пошли встречать принца. Тот сразу же пошел к покоям, уверенный, что Мари приедет через час, как они условились. И там увидел… все увидел. Брюкнер клялся, что принц словно окаменел и не мог даже слова сказать… Он потерял голос и даже плакать не мог. Тут Эстергази и Селени стали хором его убеждать, что Мари была не в себе, беременность на нее плохо влияла, потому и застрелилась, а они так сочувствуют, так сочувствуют его горю… Брюкнер вмешался, сказал, что в замке королева Елизавета и что она не должна видеть этого, ведь это скандал, позор… Ну да, хороший повод не дать никому как следует изучить место преступления! Принц прошептал, что хочет с ней проститься. Он еле мог говорить и попросил оставить его одного. Последним из комнаты вышел доктор Брюкнер, и когда он обернулся, ему показалось, что принц наклонился к Мари и взял из ее пальцев пистолет. А через мгновение прогремел выстрел… Заговорщики бросились обратно.
Шатогерен вздохнул, на какое-то время замолк. Баронесса ждала, не нарушая тишину. Наконец последовало продолжение:
– И увидели, что Руперт застрелился возле ее тела. Весь их прекрасный, продуманный до мелочей план полетел к черту, потому что они не предусмотрели лишь одно – влюбленного человека, кронпринца Руперта, который не захотел без Мари жить. Брюкнер говорил, что Эстергази совершенно потерял лицо… Он кричал на барона, барон кричал на Карела Хофнера, который убил Мари… Альберт стал на защиту брата… Но делать было нечего. Они оказались в чудовищном положении. Не потому, что убили хорошую девушку и тем самым вынудили застрелиться несчастного молодого человека, а потому, что у них на руках был мертвец королевской крови и вдобавок его мертвая любовница… Однако Эстергази не собирался сдаваться. Он сразу же придумал, что именно они будут говорить королю, королеве, германскому императору, которому вряд ли понравится, что его племянница Стефания осталась вдовой. Главное – ни слова об убийстве девушки.
– И люди Эстергази перехватили все письма, – проговорила Амалия. – Все, кроме одного.
– Да. Мари не знала, что Шарль уже вернулся во Францию, и написала в Африку, в его полк… Письмо ездило из одного места в другое, пока не нашло его эдесь, в санатории. Вспомните, вы в тот день разносили письма и уронили их… Я помог вам их собрать – и вдруг на одном из конвертов узнал почерк Мари. Я ведь не видел ее… так давно не видел… Я не утерпел, пробрался в комнату шевалье, аккуратно открыл письмо и прочитал. Оно привело меня в ужас. Я хотел как следует обдумать его… Бедная девушка… в конце концов, ей все могло померещиться, Мари всегда была склонна к фантазиям. Я вернул письмо на место – и оно исчезло. Все ломали голову, кто мог его взять, а я вспомнил, что однажды видел, как мадам Карнавале тайком просматривала почту шевалье. Тогда я не придал этому значения, но теперь… Я не выдержал, подошел к ней, когда она сидела на берегу, и потребовал отдать письмо. Старуха взглянула на меня своими хитренькими колючими глазками и стала уверять, что ни про какое письмо не знает. А потом, когда я стал настаивать, попыталась меня ужалить своим гнусным языком, намекнула… Я ведь любил Мари, – беспомощно проговорил виконт де Шатогерен. – Очень любил. Но моя мать не пережила бы, если бы я женился не на аристократке… А моя жена умерла от чахотки. И я поехал в Африку, чтобы все забыть.
– И вы даже не пытались жениться на Мари?
Шатогерен хмуро покосился на Амалию:
– Дело ведь было не только в моей матери, но и в матери Мари тоже. Какая-то цыганка сделала ей предсказание: ее дочь войдет в историю вместе с человеком королевской крови. Поэтому ее мать не хотела даже слышать обо мне.
Амалия покачала головой:
– Не обессудьте, но, по-моему, ей выпал худший из всех способов войти в историю.
– Не могу не согласиться, – отозвался Шатогерен. – Если бы не то предсказание, наверное, я бы сумел уговорить мать… или вообще не стал бы ставить ее в известность… Знаете, когда я видел, как Эдит здесь, в санатории, гадает на картах, меня так и подмывало свернуть ей шею.
– Может быть, лучше вернемся к мадам Карнавале? – подтолкнула рассказчика к нужной теме Амалия.
– Я не хотел ее убивать, – признался Шатогерен. – Но после слов старухи ни капли не жалел, что так получилось.
– А ночью вы обыскали комнату пациентки и нашли письмо. Что было потом?
– Потом я стал думать, что мне пора взять отпуск, – отозвался Шатогерен. – Хотел поехать в Богемию, найти Брюкнера и барона Селени, вызвать их на дуэль и убить. К тому времени я уже не сомневался, что Мари нет в живых, что они убили ее. И тут к нам является посетитель и просит доложить, что к баронессе Корф прибыл… барон Селени. Выходит, судьба уже все решила за меня. И я послал ему записку от вашего имени – мне нравилась мысль выманить его так же, как заговорщики когда-то выманили Мари. Он умер не сразу, но сначала сказал мне остальные имена. Селени тоже, как и вы, думал, что я работаю на французов… или на англичан… Он никак не мог взять в толк, что это мое личное дело. Все складывалось как нельзя лучше, потому что Эстергази привез свою жену в Ниццу, чтобы Гийоме ее обследовал, а Гийоме ничего у нее не нашел… и передал пациентку мне. Конечно, я сразу же узнал королеву, и то, что почти все мои враги оказались в ее свите, меня вполне устроило. Но уже тогда я решил, что не буду драться ни на каких дуэлях, а просто убью их, как они убили Мари. Большего они и не заслуживали. Я стал думать о разных лекарствах, которые в определенной дозе превращаются в яд, но все они могли привести ко мне, потому что я врач. И вдруг я вспомнил о яде змеи, который привез с собой из Африки для исследований. Но яд был старый, я сомневался, что он сохранил былую силу… Надо было на ком-то его испытать. Я хотел дать его кошке, но… мне было жаль убивать животное.
– А человека, значит, не жаль? – бросила Амалия сердито.
– Такого, как Катрин Левассер, – нет, – ответил Шатогерен спокойно. – Тот священник, Ипполито Маркези, был моим пациентом. Он находился в затруднении и поведал мне, что какое-то время назад венчал Катрин – та выходила замуж за одного молодого итальянца, больного чахоткой, причем имя у нее тогда было совсем другое. И когда священника убили, я сразу же понял, чьих это рук дело.
– Вы могли рассказать все полиции. – Амалия сердилась все больше и больше.
– Тогда мне пришлось бы пробовать яд на кошке, – рассудительно возразил Шатогерен. – Так что я испробовал яд на Катрин и убедился, что он сохранил прежнюю силу. Доктору Брюкнеру досталась совсем небольшая доза, но он тоже умер через некоторое время, захлебнувшись кровью.
– А Карел Хофнер? Почему он выстрелил в себя?
Шатогерен усмехнулся:
– Все запомнили, что он пил из фляжки вашего кузена, но никто не обратил внимание на то, что дуэлянт упал и поранил себе левую руку, а ведь перевязывал его я. В ранку я и капнул яд. После смерти брата Альберт Хофнер обратился ко мне, жалуясь, что плохо спит. Он знал, что я прописал королеве очень хорошее снотворное, и попросил для себя несколько пилюль. Ну… я и не стал ему отказывать. Только пилюли были по моему особому рецепту – для вечного сна. – И виконт снова улыбнулся. – Но еще до этого вы раскрыли, чем занимался Филипп Севенн, и я решил, что ему лучше умереть, чтобы не позорить наш санаторий.