Поход Армии Проклятых
Шрифт:
– Наверное, это не главная их площадь? – пробормотал он голосом засыпающего человека.
– Почему? – так же сонно спросил Лимбул.
– Здесь не видно ничего, поражающего воображение, как это принято в Приморье. Для такого большого города подошло бы нечто вроде десятисаженной статуи Наодима, изливающего из себя их ненаглядное Море.
– Я слыхал, что тутошней достопримечательностью был зверинец, – прохрипел Гримал, уже валявшийся на земле и смеживший веки. – Там держали самых жутких хищников, каких только могли найти. Им в клетки бросали преступников.
– Пошлые забавы, – скривился Сорген и тоже свалился на спину. В этот момент он почувствовал облегчение и сильное желание заснуть. Он пытался бороться с этим позывом, но так и не смог… Веки смежились, и Сорген провалился в черную ночь, наполненную огнями.
Он видел себя идущим
– Зачахни и завянь, порок, поразивший людской род. Прервитесь, прелюбодеяния! Застынь, рука отравителя! Подавись ложной клятвой, доносчик! Опустись, топор палача! Я отдаю свою жизнь, чтобы прервать процветание неправедного племени. Отныне каждый, кто окажется в пределах зловонного города Мирзазе, падет наземь, сраженный сном! Дикие звери, лишенные свободы, выйдут из клеток и пожрут беспомощные тела! Так будет! Так будет до тех пор, пока не придет праведник, который сможет побороть сон и останется при памяти! Тогда грехи Мирзазе будут искуплены и мое проклятие потеряет силу!! – выкрикнув последнюю фразу, человек в хламиде взмахнул обеими руками, будто подбрасывая что-то вверх. Его безумный взгляд вспыхнул костром и пролился вниз жидким пламенем. В одно мгновение вся фигура оказалась объятой огнем, который сожрал человека целиком. Остался только серый пепел, который закрутился в вихре, серебристом в свете звезд и луны. Потом облако взлетело в небо и распалось, опускаясь на обреченный город…
Сорген проснулся, когда последние красные лучи солнца цеплялись за обломанную кромку стены, стоявшей с запада от площади. Вокруг него вповалку лежали тела – но судя по громогласному храпу, все до единого солдаты спали сладким сном. Только одна фигура застыла на вершине холма, печально глядя на покидающее мир светило: Луратен неотрывно смотрел туда, где остался его неблагодарный хозяин.
Сорген сел и, прислушавшись к себе, понял, что былая усталость канула без следа. Он был готов продолжать путь, но надвигающаяся ночь – не лучшее время для путешествий по заваленным обломками камней узким останкам улочек. Подумав, колдун решил, что лучшим выходом будет переночевать здесь, в городе. Быстро поднявшись на ноги, он заставил проснуться остальных и стал раздавать приказания. Солдаты казались отдохнувшими и осмелевшими. В конце концов, они уже победили добрую половину проклятий, которыми наделяют эти края, так чего же бояться? Излазив развалины, солдаты набрали достаточно сухостоя, чтобы зажечь несколько костров. На ужин пришлось довольствоваться лишь кашей и сухими печеньями, воды тоже было мало – потому что все боялись пить из местных водоемов – однако, никто не жаловался. Некоторые солдаты стали настолько благодушны, что завели веселые песни, как всегда о вине и девках. Луратен, нахмурившись, покинул общество. В сумерках Сорген смог разглядеть, что пордус забрался на самую высокую из западных развалин и сел на край стены, согнувшись в три погибели и опустив голову.
Сотворив простые чары, долженствующие защищать лагерь от проникновения зверей и людей, молодой волшебник прошелся по периметру площади. В поглощающих умерший город сумерках по-прежнему не слышалось ни звука, кроме гудения ветра в развалинах. На восточном краю неба одна за другой загорались звезды, тусклые и мелкие. Солдаты громко и весело переговаривались у костров: большинство разговоров касалось потусторонних сил и геройского поведения рассказчиков перед их лицом.
Внезапно, по запущенным улицам города поползли клочья призрачного тумана. Предательские сумерки скрывали его до самого последнего момента. Ветер, тянувший с недалекого моря, крепчал, заставляя невидимые деревья гудеть и скрипеть древними стволами. Потом, совершенно неожиданно, направление ветра сменилось на противоположное, и струи тумана были развеяны, разбиты, как потерпевшая поражение армия. Последние отблески солнца пропали над молчаливыми руинами, отдав их во владение молочному сиянию луны. Ее четвертушка встала над горизонтом, в бесконечном пути вослед дневному красавцу. Звезды дрожали и перемигивались, словно издеваясь над тем, кто решил поглядеть на них. Мы, дескать, знаем одну тайну, но тебе ни за что ее не раскроем!
Должно быть, проклятье теряло силу? Сорген задумался над тем, что видел во сне… Быть может, это был не сон, а видение, о каких любят рассказывать люди, которые верят в способности разума предвидеть будущее и узнавать прошлое? Если так, то выходило, будто лишенный сна пордус только что спас весь отряд от незавидной участи – проваляться на склонах этого холмика вечность в ожидании давно сдохших хищников, которые должны были пожрать их неподвижные тела.
Впрочем, Сорген предпочитал не ломать голову над неразрешимыми и малозначительными загадками. Главное, что они живы и полны сил, а Луратену все равно нет дела до их благодарностей. Он не ест, не пьет, не спит – только вздыхает, томно и печально. Наверное, ему это даже нравится… Какая разница!
Наемники, как бы хорошо они себя ни чувствовали, с наступлением ночи поспешили сгрудиться вокруг вождя, надеясь в случае чего оказаться под его «крылышком». Все костры, кроме одного, самого большого, вскоре погасли, однако почти никто не спал. Наверное, наемники как следует выспались вечером, а теперь не могли сомкнуть глаз. Сорген и сам не желал засыпать. Лимбул, сидевший по правую руку от него, задумчиво поводил пальцами по струнам небольшого музыкального инструмента, похожего на гусли.
– Спой что-нибудь подходящее, – попросил его Гримал. – Грустное, или даже печальное! Среди развалин другого не хочется.
– А кто недавно пел о "Грудастой кабацкой дуре"? – глухо спросил из темноты кто-то.
– Так тогда еще небо светлое было, – возразил капитан. – Сейчас я что-то затосковал… Дом родной вспомнил.
– Подождите! – негромко воскликнул Лимбул. – Я вдруг припомнил, что слыхал песню про Мирзазе! Не мешайте мне, и я, может быть, смогу спеть несколько строф…
Совсем еще зеленым юнцом Лимбул сбежал из своей деревни, увязавшись за бродячим певцом, который ходил по всему побережью. Несколько лет они путешествовали вдвоем, и за это время мальчишка научился хорошо бренчать на эмоате, выучил пару сотен песен и столько же легенд. Потом его учитель, полезши купаться в сильном подпитии, утонул – но почти сразу юный бродяжка повстречал, на свое счастье, Соргена и его отряд. Сначала его взяли, чтобы послушать песни, а через некоторое время мальчишка обнаружил в себе тягу к магии. Теперь он все реже и реже вспоминал о прошлом своем занятии, да и солдаты стали побаиваться его, считая уже третьим по значимости человеком в отряде после Соргена и Гримала. Такого запросто не попросишь побренчать и попеть…
Однако сейчас Лимбул, похоже, и сам был заражен охватившей всех тоской. Извлекая из эмоата тихие звенящие аккорды, он запел красивым, мягким и немного хриплым голосом:
– Как этот город, отданный земле и ветру,
На каменных останках сижу я неподвижно.
Изношенная оболочка – это тело, покинутое жизнью.
Ужасной мукой стали для меня воспоминания о былом….
Когда бы жизнь я мог вернуть назад,
Тогда бы не было развалин и меня, поющего в тоске.
Песня была подстать здешним местам – заунывная, тихая, с рваным ритмом.
– Подходяще под настроение, которое создает этот брошенный город! – похвалил певца Сорген, когда тот закончил.
– Да уж! Здесь ее легко спеть так, чтобы у людей слезы навернулись на глаза, – согласился Лимбул. – Совсем не то, что в каком-нибудь кабаке, где веселая пьянь тискает девок.
Сорген кивнул.
– Может, тебе стоит остаться певцом и не связываться с магией? Такой талант пропадет…
– Ну нет! – словно испугавшись, Лимбул отбросил эмоат и поднял перед собой руки в защитном жесте. – Стоило мне увидеть тебя, Мастер – и я сразу понял, что хочу стать таким же! А петь при этом песни мне никто не запрещает, ведь правда? Бродить по Приморью и распевать слащавые любовные трели, бездарные хвалебные оды князьям и непристойные куплеты… Разве в этом счастье певца? К тому же, сочинитель из меня дрянной. Сколько ни пытался, ничего стоящего не выходило.