Поход на Царьград
Шрифт:
…Князь Дир со своими приближёнными, гриднями и отроками осадил гнедого у самой стены, и перед мордами коней плеснулась смоляная кипящая жижа, смрадно ударившая в их ноздри. Лошади заржали, на стене раздался дикий хохот наёмников, и оттуда полетели стрелы. К счастью, они никого не задели: киевляне успели отъехать на безопасное расстояние.
Дир распорядился зайти двум отрядам со стороны горы. Еруслан и Кузьма, взяв с собой по две сотни пешцев, стали карабкаться наверх. Тогда на самых высоких монастырских башнях появились огнемётные машины, приводимые в движение с помощью железных тросов огромными деревянными барабанами. Концы тросов крепились к длинным рычагам, на которые ставились бадьи с горючей смесью. И как только пешцы появились в поле зрения обороняющихся, наёмники и монахи стали вращать барабаны до нужных
Раздались предсмертные крики и человеческая лавина скатилась с горы, сразу обнажив её, как обнажает камень спадающая с него прибойная пена.
— Княже, не подпускают с той стороны, — доложил запыхавшийся Еруслан. Там ему спалили половину волос на голове, и сейчас они свисали неровными клочьями.
— Вижу, — зло буркнул Дир, но, увидев его опалённую голову, неожиданно расхохотался.
Лишь Светозар оставался серьёзным.
И тут к нему подъехал на худой лошадёнке смерд Лучезар.
— Дозволь, княжий муж, слово молвить, — обратился он к боилу.
— Говори.
— Я на своей тихой лошадке незаметно подъехал почти к самым воротам. И знаешь, воевода, услышал нашу речь… Стражники меж собой изъяснялись. По-русски… Вот и подумал я: знать, среди солдат-наёмников русы имеются. Поговорить бы с ними… Может, и обойдётся без кровопролития… Неужели они не видят, какое огромное войско подступило к монастырю?! Продержатся день-два, а там всё равно сдаваться придётся…
— Ай да Охлябина! — восхитился слышавший разговор Еруслан. — А ведь он дело говорит, Светозар. Пойдём к князю, доложим ему об этом.
Дир выслушал и, указывая на голову Еруслана, усмехнулся:
— Гляжу я, боишься всех волос лишиться, ежели снова стены штурмовать зачнём… — И серьёзно добавил: — Башковит смерд, как его зовут?
— Лучезар, — ответил бывший предводитель кметов и сам удивился тому, что назвал его настоящее имя, а не прозвище.
Снарядили представителей для переговоров, и после некоторого препирательства со стороны монахов и их игумена и клятвенного заверения киевского князя, что ни один волос не упадёт с голов обороняющихся, ворота монастыря были открыты. Увидев во дворе идолов, многие киевляне покорно склонили головы ниц.
Когда доложили Фотию, с какой лёгкостью русы вошли в монастырь иконоборцев, он велел позвать начальника гарнизона.
— Скажи, адмирал, — обратился патриарх к Никите Орифе, — как велики наши силы?
— Ничтожное количество по сравнению с русами, ваше святейшество. А если они станут рыскать по всей округе и присоединять к себе монастырских наёмников-славян, сил у русов станет столько, что они Константинополь легко поднимут на копьё [165] … Их лодьи постоянно ходят вдоль городских крепостных стен, и, кажется, архонт Аскольд замышляет новый штурм, видно, как они вяжут лестницы, а его брат Дир рыскает повсюду, как голодный волк…
165
Это выражение адмирала патриарх использует потом в своей второй проповеди «На нашествие россов», где он говорил, что «город едва… не был поднят на копьё», то есть, взят штурмом.
— Да, Никита, эти варвары свой поход схитрили так, что слух не успел оповестить нас, и мы услышали о них уже тогда, когда увидели их, хотя и разделяли нас столькие страны, судоходные реки и моря, имеющие удобные гавани. Вот так надо воевать, адмирал… А пока нам остаётся уповать на милость Божью и усердно молиться в священном Влахернском храме. И надо посылать гонца за императором.
Рискуя быть схваченным, Михаил III тайно пробрался в свою столицу и, посовещавшись с оставшимися царедворцами, решил вступить с киевскими князьями в переговоры. А тем временем под сводами Влахернского храма беспрерывно звучали молитвы, произносимые патриархом и епископами, постоянно сменявшими на амвоне друг друга.
— Дай, Господи милостивый, и ты, Пресвятая Дева, всех скорбящих утешение.
— Отче с небеси, помилуй нас!…
—
Переговоры закончились подписанием нового «Договора мира и любви» и богатым выкупом, который греки уплатили русам за то, чтобы они сняли осаду Константинополя. Аскольд, Дир и их воеводы всё-таки убедились в невозможности преодоления гигантских стен. В те времена русы ещё не умели штурмовать сильно укреплённые крепости. Они научатся делать это хорошо лишь в двенадцатом веке, с появлением осадных машин.
25 июня на лодьях взметнулись белые паруса с красными солнцами… И русы начали отход от городской стены. Глядя с её высоты, патриарх Фотий произнёс слова как бы для себя, но которые позже узнает весь мир:
— Народ неименитый, но получивший имя со времени похода против нас, достигший блистательной высоты и несметного богатства, — о, какое бедствие, ниспосланное нам от Бога!
Вскоре мореходы Аскольда прибыли благополучно к днепровским вымолам, а вот для пешцев и конных путь к родному Киеву затянулся надолго: Дир решил воевать хазар и двинулся со своим войском к Джурджанийскому морю…
Поход на Царьград
и русско-византийские отношения
ИЗ ПРОПОВЕДЕЙ ПАТРИАРХА ФОТИЯ [166]
Фотий (умер около 891) — один из наиболее выдающихся церковных и политических деятелей Византийской империи. Он занимал патриарший престол в 858—867 и 878—886 годах. Длительный перерыв связан с тем, что в сентябре 867 года, после убийства императора Михаила III его соправителем Василием I Македонянином, Фотий выступил против узурпатора престола. Василий добился отрешения Фотия от сана и ссылки; патриарший престол достался тогда Игнатию, ставленнику римского папы. С именем патриарха Фотия связывают начало разделения Церкви на Западную и Восточную: Фотий последовательно отстаивал независимость Восточной церкви от Рима; на церковном соборе 979—880 годов он добился принятия формулы, осуждавшей заблуждения Западной (Римской) церкви.
166
Текст «бесед» Фотия печатается в сокращении по изданию: Е. Л[овягин]. Две беседы святейшего патриарха Константинопольского Фотия по случаю нашествия россов на Константинополь // Христианское чтение. 1882. Сентябрь—октябрь. С.419—443. Перевод Е. Ловягина.
Человек исключительной образованности, Фотий оставил после себя много трудов богословского и историко-литературного содержания. К числу последних относятся его проповеди («беседы»), с которыми патриарх обратился к жителям Константинополя по случаю осады города россами в июне 860 года. Первая «беседа» была произнесена в храме Святой Софии во время самой осады, когда падение столицы Империи казалось почти неизбежным; автор рисует апокалипсическую картину гибели Царствующего города («второго Иерусалима», как он называет Константинополь), столицы всего православного мира, под ударами неведомых и страшных «северных варваров». Описывая события, Фотий обильно использует библейские цитаты, готовые штампы. Вполне возможно поэтому, что в его описании осады Константинополя превалируют не столько современные ему реалии, сколько так называемые «общие места», которыми Фотий доказывает свою главную мысль: нашествие варваров есть Божие наказание за совершенные грехи. Возможно, одно из таких «общих мест» — наименование россов «неведомым» народом. Как известно, византийцы столкнулись с русами ещё в первой трети IX века, когда русские рати атаковали их черноморские города Сурож и Амастриду, а посольство от некоего «хакана» (кагана?) россов побывало в Константинополе (838/839 год).