Поход в Страну Каоба
Шрифт:
И в самом деле, растительность вдруг изменилась, изменилась так резко, что это заметили не только пеоны-индейцы, которые впервые попали в здешние края, но даже торговцы, обычно не проявляющие никакого интереса к окружающей природе. Любое дерево для них просто дерево, а любой куст — просто куст. Им совершенно безразлично, каштан ли это или черное дерево, апельсиновое или дуб. Деревья никогда ни у кого ничего не покупали, поэтому торговцев не интересовало, как они выглядят и к какой породе принадлежат.
При каждом шаге копыта лошадей и мулов глубоко увязали в мягком грунте. Животные с опаской ставили ногу, пытаясь нащупать твердую почву.
В этих краях дожди лили круглый год. Если спросить какого-нибудь старожила с монтерии, когда здесь начинается период дождей, он с невозмутимым видом ответит: «Период дождей, сеньор, у нас начинается примерно пятнадцатого июня». Тогда ему неизбежно зададут следующий вопрос: «А когда в ваших краях кончается период дождей?» И старожил с тем же невозмутимым видом ответит: «Четырнадцатого июня, сеньор».
Так оно и было в действительности. Даже когда не шел дождь, в джунглях с утра выпадала такая обильная роса, что от стекавших с кустов и деревьев капель путник промокал до нитки. К часу дня он успевал немного подсохнуть, а в два обыкновенно начинался ежедневный тропический ливень, и лил он, как правило, от четырех до восьми часов кряду. Поэтому неудивительно, что после шести недель осеннего дождя дорога напоминала свежевспаханное картофельное поле.
Куда ни глянь — всюду одни пальмы, веерные и перистолистые. У этих пальм как бы нет настоящего ствола, листья их начинают расти от самого корня. И поэтому джунгли здесь настолько густые, что можно с полным основанием сказать: «За пальмами джунглей не видно».
Этот лес представлял собой дикое, фантастическое нагромождение растений доисторического периода. Бесствольные пальмы и древовидные папоротники достигали порой высоты тридцати метров. Земли вообще не было видно, ее покрывал ковер, сплетенный из корней, мха и ползучих лиан. Человека, попавшего сюда, потрясало зрелище беспощадной борьбы, которую вели между собой растения за каждый сантиметр почвы. У людей борьба за существование не бывает более отчаянной и безжалостной, чем у них. И тем не менее все здесь буйно разрасталось и дышало неистребимой жизненной силой, которую невозможно было ни одолеть, ни уничтожить.
Это была земля, которая родила и взлелеяла красное дерево. И каоба росла здесь, наливалась силой, достигала зрелости, пленяя своей величественной красотой. Стать такой великолепной и благородной она могла, только выдержав жестокую борьбу за свое право на жизнь. Дерево, которое здесь рождалось, росло и не погибло, не могло не быть благородным. Слабые, немощные растения неизбежно засасывались болотом, сгнивали и становились удобрением для своих более сильных, красивых и благородных собратьев.
— Погляди-ка вокруг, сынок, — сказал Селсо, обращаясь к Андреу, который шел, словно во сне, в этом волшебном мире, таком новом и неожиданном для него. — Оглядись, говорю я тебе. Здесь начинается великая и дикая страна красного дерева. Вот посмотри на эти стволы — ты, может быть, наконец поймешь, почему нельзя разводить красное дерево на полях финки. Я ведь сажал кофе в Соконуско. Там тоже джунгли, да не такие! Видишь ли, Андручо, кофейные деревья сажают, как садовые. Разницы, пожалуй, нет. А вот попробуй посади-ка такого великана! Это, парень, совсем другое дело. Хочешь — верь, хочешь — не верь, но теперь, когда я вдыхаю, черт возьми, этот запах, мне начинает казаться, что ни в каком другом месте я не мог бы ужиться, да простит меня пресвятая дева!.. Я, пожалуй, даже затосковал бы по красному дереву. А здесь у меня на душе становится так весело, что я готов обнять и расцеловать вот этот ствол. И плевать мне на то, что ты можешь думать: «А не рехнулся ли этот парень от жары и усталости?» Все на свете дрянь, Андручо, и мы копаемся в этой дряни… Жена, и пятнадцать детей, и куры, и свиньи, и поездки на базар — все это тоже может в конце концов осточертеть… Я отравлен красным деревом, я принадлежу теперь к его царству. Берегись, приятель, как бы и с тобой не приключилось того же! И тогда, можешь мне поверить, тебе станет безразличной твоя… ну, как ее… твоя Эстрелья, твоя звездочка…
4
Много часов подряд шел караван по этому лесу. Казалось, что люди попали в какой-то совершенно иной мир, а старый, привычный, исчез навеки. И этот новый мир, в котором они очутились, представлял собой гигантское сплетение растений. Человек переставал понимать, где кончается одно растение и начинается другое. Мир состоял из зелени, зарослей и золотых солнечных зайчиков, бегающих по ветвям деревьев и по листьям пальм. Казалось, что над этим огромным сплетением гигантских листьев, ветвей и корней зреет крик, пока еще немой, но готовый каждую секунду зазвенеть, возвещая рождение нового, фантастического мира, властелином которого будет не человек, не животное, а растение. И все словно ждали этого крика, освобождающего душу от необъяснимого гнета и подавленности. Каждый чувствовал себя здесь заброшенным и одиноким, навеки отторгнутым от знакомого мира, хотя рядом шли такие же, как и он, пеоны и мулы тащили тяжелые вьюки. Но, казалось, и люди и животные неохотно, против воли, шагают навстречу этому миру растений, будто там их ожидает вечное проклятие…
— Господи, да что же это? — воскликнул Андреу. — Ведь это… — Он резко остановился и сбросил на землю свою ношу. — Что же это?! — повторил он прерывающимся голосом.
Деревья вдруг расступились, и перед Андреу открылся неизмеримый горизонт. У его ног, глубоко внизу, на дне ущелья, текла река — могучая, прекрасная, таинственная Усумасинта, божество здешних мест, без которого невозможно было бы доставить красное дерево в цивилизованный мир. Божество, повинное в гибели индейцев, сожранных красным деревом. Не будь этого царственного древнего потока, каоба ценилась бы здесь не больше, чем прогнивший сучок в лесах Дакоты. А не имей каоба цены, никто не стал бы продавать индейцев на монтерии.
И все же вид, открывшийся с высокой горы над берегом Усумасинты, которая вилась внизу, убегая вдаль, был ни с чем не сравним по своей величественной красоте.
5
Еще не было и двух часов пополудни, когда прозвучал сигнал к привалу. Здесь начиналось распределение пеонов по монтериям.
Большая часть колонны еще несколько дней шла вдоль берега Усумасинты. Остальные отряды рабочих переправили в каноэ через реку на монтерии, расположенные на противоположном берегу.
Переправившись через реку, уроженцы Мексики попадали в другую страну, даже не подозревая об этом. Пеонов отдавали под опеку чужого правительства, не испросив их согласия. Компании по разработке красного дерева не признавали ни подданства, ни гражданских прав. Они без смущения нарушали национальные границы и угоняли подданных другой страны. Их держава была там, где царствовала каоба. Здесь они господствовали безраздельно, здесь действовали только установленные ими законы. Им не было никакого дела до параграфов в концессионных договорах, до границ государств, президентов и диктаторов. От всего этого их отделял двухнедельный тяжелейший переход через джунгли. Если бы сюда и приехал человек с целью восстановить попранную справедливость, то на первой же монтерии, где ему довелось бы задержаться, он почувствовал бы себя столь ничтожным и беспомощным, что достаточно было бы управляющему шлепнуть его мушиной хлопушкой по носу, и пришелец растянулся бы на земле и вряд ли бы скоро поднялся на ноги, а поднявшись, позабыл бы, зачем он приехал в джунгли. Каоба знает себе цену и сознает свою власть.