Поход в Страну Каоба
Шрифт:
Индейцы располагались на ночлег семьями и кланами. Кланы, в свою очередь, собирались по племенам. Если какой-нибудь вербовщик или скупщик индейских товаров знал, к какому племени принадлежит индеец, с которым он намерен иметь дело, ему достаточно было отправиться на полянку, где, как было известно, расположилось это племя. За все время праздника племена никогда не меняли своего местопребывания, оставаясь до конца на той поляне, которую выбрали сначала.
3
Еще до официального открытия праздника, которое начиналось торжественной мессой в соборе, а затем продолжалось в кабильдо, то есть в ратуше, в Хукуцин уже стекались индейцы и метисы, завербованные на монтерии, — их контракты входили в силу с праздника Канделарии.
С каждым днем, по мере того как разгоралось праздничное веселье, в город прибывали всё новые и новые группы завербованных индейцев. Некоторых из них провожал весь клан, но большинство рассталось с семьями еще в родных селениях. Ведь они уже не принадлежали всецело своему племени, их интересы уже не совпадали полностью с интересами клана, и в клане они чувствовали себя лишними. Поэтому обычно они охотно пускались в путь одни и если присоединялись по дороге к другим индейцам, то только к завербованным. Хотя попутчики не были знакомы и, быть может, никогда прежде друг друга в глаза не видели, между ними возникало содружество, как только выяснялось, что все они отправляются на монтерии. И это новое содружество заменяло им утраченные связи с кланом. Инстинктивно каждый старался сродниться с образовавшейся группой. Они чувствовали, что втечение ближайших месяцев, а может быть, и лет у них не будет никакого другого содружества, что все они отныне являются товарищами по работе, а значит, и товарищами по страданиям, и что они смогут преодолеть зарождающуюся страшную тоску по дому, только если объединятся с людьми, которые тоже должны побороть эту тоску, чтобы не погибнуть.
4
Все индейцы, прибывшие в Хукуцин оформить свои энганче, останавливались на каменистом пустыре, расположенном к востоку от городка, по дороге к кладбищу. Худшего места для лагеря найти было нельзя. Недаром это была единственная поляна вблизи города, которую никогда не занимали кланы и племена.
Так начиналась новая жизнь рабочих монтерий, которым отныне приходилось довольствоваться тем, что другие отвергали, на что можно согласиться, лишь оставив всякую надежду на более сносную жизнь.
Самое удивительное, что все завербованные индейцы, даже если они никогда прежде не бывали вХукуцине, останавливались именно на этом пустыре, хотя их никто сюда не посылал, никто не говорил, что здесь располагаются на ночлег те, кто отправляется встрану красного дерева.
Остановившись на этом всеми отвергнутом пустыре, индейцы окончательно порывали с кланом и племенем. Вновь прибывшие сразу перенимали привычки, жесты, манеру говорить у новых своих товарищей. Вскоре все эти собравшиеся из разных мест люди начинали даже пахнуть одинаково. И, подобно тому как самка в лесу или в прериях не узнает и не подпускает к себе своих детенышей, если те играли с другими зверятами и переняли их запах, так и клан относится к парням, которые провели несколько дней и ночей в лагере на пустыре, как к чужакам.
В лагере завербованных царили дикие нравы. У большинства индейцев было прескверное настроение, потому что они только что расстались со своими матерями и невестами. К тому же им казалось, что буйное поведение, грубая брань и дикие выходки помогут им подавить зарождающуюся глухую тоску. Они инстинктивно прибегали к нарочитой жестокости и для того, чтобы с самого начала завоевать уважение остальных. А некоторые надеялись погулять за чужой счет, обокрасть товарища или любым другим способом доставить себе хоть какое-нибудь удовольствие.
Как только молодые индейцы сходились на пустыре, между ними начиналась борьба за самоутверждение. Тот, кто с первой же минуты не отстаивает всеми средствами — словами, поведением, кулаками, ножом — свое неотъемлемое право на жизнь, тот погибает как личность, сколько бы он ни проработал на монтерии. Вовсе не обязательно всегда побеждать в драке — ведь из двух дерущихся побеждает только один, — нужно лишь не давать никому спуску. Если удается наставить противнику несколько здоровых синяков и расквасить ему нос, то самому можно совершенно спокойно валяться на земле. Важно одно: отчаянно защищаться, наносить точные удары и не дать обидчику уйти невредимым с поля боя. Этого вполне достаточно, чтобы тот, с кем дерешься, и зрители, присутствующие при поединке, трижды подумали бы, прежде чем решиться снова напасть.
5
От заката солнца до наступления полной темноты проходит не более двадцати минут. Как раз в этот промежуток времени молодой индеец Андреу прибыл на каменистый пустырь, где расположились на ночлег завербованные рабочие.
Он шел, согнувшись под тяжестью тюка, который лежал у него на спине, прикрепленный к широкому грубому ремню, опоясывающему его голову. Рубашку он снял, чтобы тюк ее не протер. Его голая спина была покрыта шкурой антилопы, подвешенной на тонких ремешках к тому же головному ремню. Поверх этой шкуры и лежал тюк.
На Андреу были белые хлопчатобумажные штаны. Правую штанину он подвернул почти до бедра, а левая спускалась ниже колена. Обут он был в сандалии из грубой кожи, а шляпу привязал к тюку. Такие шляпы носили сокесы — индейцы, населявшие западные районы страны. Сплетенная из пальмовой мочалы, эта шляпа с высокой тульей, замятой особым образом, отличалась от любой шляпы этого рода.
Кожа Андреу отливала медью, а густые пряди его черных волос торчали во все стороны. Он был причесан не так, как индейцы, живущие в финках или вольных индейских селениях, — те носят длинные волосы, спереди косо подрезанные. Андреу был коротко пострижен, так, как обычно стригутся мексиканцы в городах.
Прическа Андреу находилась в полном противоречии с его внешним видом и с чисто индейским способом носить тяжести, и это обратило на него внимание всех завербованных, расположившихся на ночлег на пустыре. Они решили, что этот индеец заблудился, что ему здесь не место. Один из парней, сидевших у ближайшего костра, крикнул ему на языке тселталов:
— Эй ты, парень, что это ты здесь шляешься со своим тюком? Индейские торговцы расположились на дороге, ведущей из Теултепека в селения.
— Знаю, — ответил Андреу тоже на языке тселталов, — но я не торговец, я отправляюсь работать на монтерии, а, насколько мне известно, пеоны, приехавшие для заключения энганче, собираются здесь.
— Ты тоже отправляешься на монтерию? — громко спросил его кто-то другой из сидящих у костра. — Кем же? Да ты небось надсмотрщик — капатас! Ну-ка, подойди сюда, давай поговорим по душам. Да так, чтоб ты надолго запомнил! А то завтра, если ты и вправду палач и мучитель, пожалуй, поздно будет. Тебя, брат, я уже целый год поджидаю…