Поход Яна Гамильтона
Шрифт:
Лично мне хотелось купить картофель, и после долгих расспросов мне указали на человека, у которого, по общему мнению, имелось мешков двенадцать. Это был англичанин, с радостью увидевший, наконец, британские штыки. «Вы себе представить не можете, как мы ждали этого дня», — говорил он.
Я спросил, не доставляли ли ему неприятностей буры во время войны.
— «Нет, на самом деле обращались с нами неплохо, только когда мы отказались воевать, они стали забирать у нас имущество, сперва коней и повозки, потом пищу и одежду. Кроме того, страшно было слушать все их вранье, и, конечно, нам приходилось держать язык за зубами».
Было очевидно, что он ненавидит буров, жить среди которых ему пришлось волею судьбы. Эта инстинктивная неприязнь, которую британский поселенец питает к голландским соседям, представляет собой одну из сложных проблем Южной Африки и не особенно обнадеживает. Наконец мы дошли до дома, где хранился картофель. Над входом висел Юнион Джек. Я сказал: «Посоветовал бы вам снять его».
— «Почему?» — недоуменно спросил он. — «Разве британцы не собираются удержать за собой эту страну?» — «Эта колонна не может остаться здесь навсегда». — «Но ведь они наверняка оставят здесь несколько солдат, чтобы защищать город».
Я ответил ему, что это маловероятно. У нас боевая колонна. Потом, может быть, придут другие войска, чтобы нести гарнизонную службу. Но до того может пройти неделя. Тогда я еще не мог предвидеть жаркие баталии, которые будут разыгрываться вокруг Линдли в течение следующих трех месяцев. Он был весьма расстроен, и как оказалось, не без причины.
— ««Это очень плохо для нас, — сказал он. — Что будет, когда буры вернутся? Они сейчас прямо за холмами». — «Вот почему [508] на вашем месте я бы спустил флаг. Если вы не сражаетесь, не лезьте в политику, пока война не закончилась».
Он был очень разочарован и, я думаю, спрашивал себя, до какой степени скомпрометировал себя своим энтузиазмом.
На следующее утро перед завтраком случилась перестрелка на линии пикетов к югу от Лидни. Раскаты выстрелов разносились по долине, а на противоположном склоне, как потревоженные муравьи, скакали британские пикеты. Я был в тот момент с генералом Гамильтоном. Он некоторое время наблюдал за отдаленной стычкой из-под полога своей палатки. Затем сказал: «Разведчики и кафры говорят, что бурские лагеря находятся там, там и там (он указал в разные стороны). Либо я атакую их сегодня, либо они атакуют меня завтра. Атакуя сегодня, я утомлю войска. Если я этого не сделаю, нам придется вести тяжелые арьергардные бои, чтобы выбраться отсюда завтра».
Он не сказал тогда, какой путь изберет, но я был уверен в том, что он не станет отводить войска слишком далеко на юг или на юго-восток, чтобы напасть на неуловимые лагеря. Мы действовали по расписанию, и нам необходимо было соединиться с основной армией. Итак, я не был удивлен тем, что в тот день мы ничего не предпринимали.
20 мая бригада поднялась очень рано, и как только стало достаточно светло, кавалерия Бродвуда заструилась по северным гребням. Пушки и большая часть пехоты незамедлительно последовали за ней, так что к семи часам длинная транспортная колонна уже огибала угол холма Линдли на пути в Хейльброн.
Как только при свете дня стали видны отходящие войска, наблюдавшие за ними буры начали прощупывать и теснить линию пикетов: прерывистая ружейная стрельба постепенно распространилась вокруг города, охватив его с трех сторон. В восемь часов наши войска оставили город, а в девять, когда конвой уже был у холма Лидни, стали подтягиваться пикеты. Это стало сигналом для усиления огня. Как только наши аванпосты оставили город, буры, по двое-трое прискакали туда и стали обстреливать нас из домов. Разные достойные пожилые джентльмены, весьма любезно принимавшие нас накануне, доставали ружья из всяких тайников и стреляли в нас с веранд. Город так быстро перешел в руки врага, что Сомерс Сомерсет, курьер «Таймс», едва не был [509] пойман. Он прибыл накануне ночью и, найдя удобную постель в отеле, отправился спать, не задавая вопросов. Следующее, что он помнит, — это хозяин отеля, ворвавшийся в его комнату в страшном возбуждении с криком «Буры в городе!» Он натянул одежду, вскочил на коня и поскакал по улицам. История умалчивает, сохранил ли он достаточное присутствие духа, чтобы оплатить счет в отеле.
Генерал и его штаб наблюдали за началом сражения с того места, где перед этим был лагерь, — замусоренной площадки, по которой меланхолично бродили беспризорные лошади и мулы. Как только отступающие пикеты собрались к северу от города, он сел на коня и направился на вершину холма Линдли. С этой господствующей вершины видна была вся сцена боя, вся окружающая территория. Внизу у наших ног, за покинутым лагерем видны были дома Линдли, откуда периодически раздавалась ружейная стрельба. По сторонам, на востоке и на западе, поднимались два больших холма, они удерживались ротами конной пехоты, которые уже вступили в бой с противником. Хвост Транспортной колонны изгибался вокруг основания нашего холма, уходя от опасности. Вдали, на просторе, медленно скакали вперед отряды голландских всадников, а вдоль дороги за восточным холмом тоже двигалась длинная вереница людей на конях. Они передвигались, как это принято среди буров, маленькими группами по четыре-пять, а иногда по десять или двенадцать человек. Там и сям одинокие всадники порой выезжали из общего потока. В какой-то момент на пыльной дороге появилась группа человек в тридцать. Но для опытного глаза все это движение было полно зловещего значения.
Было ясно, что они сосредотачивают силы где-то среди холмов к востоку отсюда. Генерал, который служил на индийской границе, разбирался в арьергардных маневрах, и его лицо было серьезным. Буры знали, что им нужно. В их движениях сквозила решительность, которая не обещала ничего хорошего арьергарду или правому флангу. Были отправлены посыльные: один — чтобы предупредить правый корпус конной пехоты, другой — чтобы передать основной массе войск приказ замедлить шаг, еще один отправился на восточный холм, которому угрожал противник, чтобы выяснить ситуацию. Батарея арьергарда была поднята [510] на плоскую верхушку холма и вступила в действие. Это был, я думаю, ключевой момент всей ситуации. Батарея, установленная на холме Линдли и метавшая снаряды то в одном, то в другом направлении, заставила нападающих соблюдать дистанцию и помогла пикетам отойти назад, на новые, более безопасные позиции.
Но теперь, когда арьергард оторвался от города Линдли, место генерала было с его основными силами, и мы отправились, то рысцой, то галопом, преодолевая те семь миль, что разделяли голову и хвост нашего войска. Стрельба на фронте прекратилась еще до того, как мы подъехали.
Мы уже поздравляли себя с успехом этой любопытной операции — любопытной, поскольку в уставах не рассматривается случаев, когда обе стороны одновременно ведут арьергардные бои — как вдруг полдюжины лошадей без всадников прискакали откуда-то издалека, с правого фланга. Очевидно, там шли тяжелые бои; наплыв буров предвещал неприятности. Мирный ландшафт ни о чем не говорил. Не было слышно ни стрельбы, ни шума сражения. В этой разбросанной войне одна часть армии могла с легкостью быть уничтожена, при том что остальные не услышали бы и выстрела. «Зачем же их разбрасывать?» — спросит кабинетный стратег. «Да затем, что, если не разбросать солдат, к тому же достаточно инициативных, чтобы действовать разрозненно, вас уничтожат всех вместе».
Генерал послал арьергарду приказ связаться с прикрытием фланга и приготовил еще один корпус конной пехоты, чтобы поддержать либо тех, либо других, если возникнет необходимость. Затем он занялся подготовкой к переправе бригад через реку Реностер. Между тем показалась голова колонны Смита-Дорриена, которая благополучно прошла с привала при Каалфонтейне, и армия правого фланга вновь объединилась, — факт, требующий некоторого разъяснения ее функций в общем плане наступления лорда Робертса.