Поход за последним «тигром»
Шрифт:
Как на экране, видел он дымные поля сражений, небо в молниях разрывающихся снарядов, в сивых шарах порохового дыма, кого-то преследовал, сам убегал от погони, лежал в липкой окопной грязи, крался по темным тропинкам. Перед ним проносились нескончаемой чередой знакомые и незнакомые лица: красные и белые, генералы и солдаты, министры и комиссары, капиталисты и мужики. Он ругался, наказывал, награждал, сам получал награды.
С внезапно вспыхнувшим интересом оглядел он свои ордена: каждый заслужен его кровью, мужеством, смелостью. Вот первый — орден боевого Красного Знамени за Челябинск. Тогда в дымном девятнадцатом
Вострецов поставил на столик локти, положил на ладони голову и обратился памятью в челябинскую степь.
По степи заходили пегие волны ковыля, становясь багровыми на июльском закате, и Вострецов увидел себя, бегущего впереди бойцов, с наганом в руке. Он бежал, не оглядываясь, но знал: за ним красноармейцы спешат в атаку. Челябинский бой был одним из самых важных и памятных в его жизни.
Колчаковцам удалось было прорвать заслон 5-й армии, но их прорыв вызвал молниеносную реакцию красных. Командарм Тухачевский выделил особую группу войск, чтобы остановить противника, а Волжский полк Вострецова бросился в обход колчаковцев, готовя тяжкий удар по их левому флангу.
Надвигалась гроза, погромыхивал гром, степь дышала распаренным воздухом, по-змеиному шевелились травы, в темноте скрипели повозки, раздавались голоса.
Покачиваясь в седле, Вострецов слушал приперченные незлобливой руганью разговоры. Грубые шутки не принижали, не обескрыливали красноармейцев, идущих стремительным маршем к месту боя, русские люди жили, трудились, умирали с шуткой-прибауткой, с крепким словцом.
Степан Вострецов был одним из них, выдвинутый революцией в командиры над ними же. Они понимали друг друга с полунамека. Был бодр Вострецов — усталые, бодрились и они; кидался в атаку Вострецов — они устремлялись за ним. Как и они, спал он на голой земле, ел затируху из ржаной муки, умел подковать коня, посмеяться над самим собой, похвалить смелого, отчитать труса.
Такие командиры — понятные всем, доступные для всех — вдохновляли бойцов сильнее самых высоких слов…
Одно видение сменялось другим: Петропавловск, Омск, Барабинск вставали словно из небытия, но Вострецову особенно ярко представлялись бои на реке Тоболе, когда верх брали то красные, то белые, и кое-кому думалось, что иссякли силы 5-й армии, что выветрился наступательный дух ее полков. Но 5-я армия одолела водный рубеж и погнала колчаковцев к призрачной столице призрачного верховного правителя России…
Волжский полк был опять в авангарде. Бойцы шагали, кренясь вперед, словно ввинчиваясь в ветер, лошади натужно тянули повозки. Белые струи бежали по унылой равнине, в замерзших болотах корчились ржавые кочки, издалека доносились паровозные свистки.
Уже совсем завечерело, когда Волжский полк вышел к Иртышу. Темнота скрывала реку, лишь редкие огоньки подрагивали на противоположном берегу, в воздухе расплывались громоздкие очертания железнодорожного моста. Вострецов послал
Вернулись разведчики, сообщили, что Куломзино забито воинскими эшелонами. Лед тонок, но, если цепочкой проходить, выдержит. Ветер выдул с реки снег, молодой ледок пугал смоляным цветом и ускользал из-под ног, и опасно потрескивал. Вострецову стало казаться — ноябрьская эта ночь, тонко постанывающий лед, невидимый город за Иртышом полны страшных неожиданностей. Он невольно уторапливал шаг, но, проскальзывая с обеих сторон, осторожно, как на цыпочках, пробегали красноармейцы.
Они выскакивали на берег, скапливались под обрывом, готовые к бою. Вострецов немедля повел их к вокзалу.
Быстро разрастались запасные пути, бесконечными становились товарные составы. Разведчики захватили первого колчаковского солдата. Он сказал, что адмирал Колчак покинул город, а на вокзале десятки эшелонов, готовых к эвакуации. Вострецов приказал занимать подходы к станции, не открывая огня, разоружать всех, сам же с несколькими бойцами прошел на перрон.
Сжимая наган в кармане полушубка, он шагал вдоль поезда; из теплушек неслись шепоты, вздохи, надсадный кашель, унылая ругань. За товарными стояли пассажирские вагоны.
Не теряя времени, Вострецов стал вводить свои батальоны на станцию, расставляя их между воинскими эшелонами. Все делалось молчаливо, деловито, с непостижимой быстротой…
Сильный удар в корпус корабля оборвал воспоминания Вострецова, он хотел подняться на палубу, но в каюту вошел комиссар Петр Пшеничный.
Был комиссар светловолос, с тонкими чертами лица, красиво очерченным ртом. Шел ему двадцать пятый год, но он уже усмирял кулацкие восстания в Астраханской губернии, бил врангелевцев в Царицыне.
— Не время ли поднять андреевские флаги? — спросил Пшеничный.
— До Охотска еще триста миль.
— Нас могут прежде времени заметить местные жители или пепеляевцы. Они ведь на охоту ездят, у них и радиостанция есть. А царские флаги помогут еще день-два сохранить тайну.
— Флаги поднимем завтра.
— А сегодня я провожу вечер воспоминаний для третьей роты. Придете, Степан Сергеевич?
Комиссар был большим мастером по устройству всяких политбесед и политчасов, он проводил лекции о международном положении, выпускал рукописный вестник экспедиции, устраивал соревнования по стрельбе. Неугомонную свою деятельность он объяснял по-юношески просто: «Бойцы заскучают от безделья и утеряют боевой дух».
— Что ты всех подгоняешь, — сказал как-то комиссару Степан.
— Летящий камень мохом не обрастает. Я тороплюсь сделать как можно больше при меньшей затрате энергии.
Комиссар и на самом деле увлекался безмерно, испытывая восторг перед людьми, совершившими что-то необычное. Он преображался, рассказывая о таких людях, глаза горели, голос звенел. Но сам о себе рассказывать не умел: он тогда мямлил или же делался серым и скучным.
Вечером в кают-компании собрались все бойцы 3-й роты. Вострецов смотрел на безусых краснощеких парней, с болезненной остротой чувствуя себя среди них стариком, хотя ему шел сороковой год. Бойцы тоже ощущали разницу в возрасте и чаще обращались к Пшеничному, а не к Вострецову.