Походный барабан
Шрифт:
Вошел высокий темнолицый солдат и указал на пустующее стойло:
— Не занимайте. Приезжает важный путешественник.
Он внимательно взглянул на меня, чуть нахмурившись, словно мое лицо показалось ему знакомым. Помешкал, будто хотел что-то добавить, но потом передумал и вышел.
Внутри гостиницы Иоанн Севильский сидел на полу, скрестив ноги. Перед ним лежала нога ягненка, от которой он отрезал куски мяса. Он знаком предложил мне присоединиться к нему. Барашек был молодой, свежезажаренный и превосходный на вкус. К нему рис и кувшин вина.
К нам подсел и Гассан, преисполненный желания поговорить о верблюдах и о пустыне, довольный, что мне интересно, и жаждущий побольше сообщить о пустынных верблюдах и их повадках. Зная, что когда-нибудь это может мне пригодиться, я слушал со всем возможным вниманием.
Иоанн Севильский говорил мало, но заметил, что один из кольчужных солдат подходил, чтобы расспросить насчет нашего пленника, и хотел, чтобы того передали ему. Теперь он подошел снова. Это был не тот, с кем я говорил в конюшне, но тоже интересовался мной:
— Ты присоединился к отряду за Кадисом?
Я отрезал кинжалом тонкий ломтик баранины.
— Я еду в Кордову учиться.
— Ты умеешь читать?
Я ответил уклончиво, тоном святоши:
— Хочу научиться получше, чтобы читать Коран.
— Ты правоверный? — спросил он с явным сомнением.
— «Те, которые поверили, — процитировал я из Корана, оставили дома свои и боролись за дело Аллаха, — те истинно правоверные».
Это произвело впечатление на солдата, и он отошел. Иоанн налил вина из кувшина, и я заметил призрак усмешки у него на губах.
— Слыхал ли ты, — спросил он мягко, — о дьяволе, цитирующем Писание для своих целей?
— Дьявол-то и уцелеет, — ответил я.
— Значит, главное — это уцелеть? А нет ли более важных вещей?
— Прежде всего честь, потом победа; но уж если человек хочет учиться, то прежде всего он должен жить.
— Ты мудро поступишь, — согласился он, — если отправишься в Кордову или в Толедо. Ученье есть лучшая из всех радостей. Деньги могут быть потеряны или украдены, здоровье и сила могут подвести, но то, что ты сообщил разуму своему, — твое навеки.
Еще бы! Разве не мои небольшие познания в мореходном деле освободили меня из цепей? Разве не знание арабского языка привело меня в Малагу, а затем и в Кадис? И более того. Уже то немногое, чему я научился, сделало мою жизнь богаче, помогло мне более точно оценить достоинство людей и вещей. Да, я отправлюсь в Кордову. А может быть, мой отец не погиб? И его корабль не был потоплен?
А что до Азизы — я не знал, ни где её можно найти, ни как ей помочь. В мире действовали многие силы, о которых я ничего не знал, и малейший промах мог сильно навредить. Здесь христиане воевали против христиан, мусульмане против мусульман, арабы — против берберов…
Азизу, возможно, увезли её друзья, а мои расспросы могут привести к тому, что её обнаружат враги.
Один из кольчужных солдат уселся по соседству с нами, другой лег неподалеку от купца. Неразумным и странным казалось, что люди, путешествующие вместе, разделились и легли спать по отдельности…
Караванщики уже давно заснули.
Поев, я вышел во двор помыть лицо и руки. Ветер усилился и гнал по небу тучи, словно волны морские. Молнии играли, разбрасывая зловещие тени над дальними холмами, деревья гнулись под сердитым ветром. В такую ночь зло царит повсюду…
Я часто разгуливал по вересковым пустошам среди стоячих камней — древних священных камней моего народа. Интересно, подумал я, что бы сказал Иоанн Севильский, знай он, что в памяти моей покоится священное знание друидов? Многие века назад сложили они правила ясного мышления для спора и обсуждения, собрали знания о море, о небе и звездах, а также о множестве тайных вещей, которые для непосвященных отдавали волшебством.
Однако ничто в моих родных краях не могло сравниться с этими городами Испании. Париж, говорили мне, ничуть не лучше самой грязной деревушки: отбросы выбрасывают прямо на улицу, туши животных сгнивают там, где они пали, и по самым богатым кварталам города бродят свиньи, принадлежащие монахам обители Святого Антония. Иногда грязь бывает настолько глубока, что женщин приходится переправлять через улицу на спинах носильщиков. Стекло почти неизвестно; окна затягивают промасленной бумагой.
И снова подумал я о древних верованиях моего народа. Я находил в христианстве много хорошего, но, судя по влиянию на страны, в которых та или иная религия господствовала, мусульманство представлялось самой успешной верой из всех. Впрочем, может, и не всегда было так.
Во что же верить мне? Я был человеком естественным. Ощущение хорошего меча в руке, коня под моим седлом, или рулевого весла корабля — вот в это я мог верить. Эти ощущения отвечали чему-то внутри меня.
Крыло чайки, стремительно прочерчивающее небо, поднимающийся из-за моря дальний берег, окутанный синевой, солнечное тепло и холод зимней ночи, соленый вкус пены морской или пота, теплое, чудесное ощущение женщины в объятиях… В это я верил.
Вне всякого сомнения, Мухаммед был человек мудрый. Разве не женился он на вдовице, владевшей многими верблюдами? Такого стоило послушать…
Вернувшись в гостиницу, я взял свои одежды, лег в углу у стены, неподалеку от Иоанна Севильского, и прикрывшись халатами, вытащил скимитар.
Гассан, казалось, дремал, но Гассан — бедуин из пустыни и будет готов, когда понадобится.
Длинное помещение, где мы находились, имело только один вход — со двора. Наша позиция позволяла выстроить из наших клинков грозную стену защиты, однако что-то в этой гостинице меня беспокоило.
Недалеко от меня лежал солдат, с виду — спящий. Присмотревшись, однако, я заметил, как чуть-чуть шевельнулась его рука. Нет, это не было неловкое, непроизвольное движение спящего, но медленное, осторожное движение человека, который старается, чтобы оно осталось незамеченным.
У меня сердце замерло. А если предположить, просто предположить, что солдаты — не те, за кого себя выдают? Протянув руку, я подергал Иоанна Севильского за платье. Его глаза раскрылись, он поймал мой взгляд, но ни один мускул не дрогнул.