Похороненный среди царей
Шрифт:
– Это было в октябре, а сегодня второе января.
Скопин поднял свои слишком кроткие для воителя глаза и посмотрел в глаза Делагарди.
– У моего паря и у всего русского царства - наше войско единственная и последняя надежда. Если нас побьют, Россия погибнет... Многие, многие предрекали ей погибель...
– Я писал моему государю, что Сигизмунда вернее всего поразить можно в России, под Смоленском. Именно в России, когда поляки так далеко от Речи Посполитой. В Ливонии поразить польское войско будет много сложнее.
– За братскую любовь и помощь мой государь воздаст твоему государю полной
– Я жду обещанные твоим королем четыре тысячи солдат из Выборга. Как только они придут, мы выступим на Москву и на Смоленск, - и не выдержал серьезной мины, просиял.
– У меня нынче большая охота порадовать тебя, нашего друга. Нынче мы заплатим твоему войску пятнадцать тысяч рублей, соболями.
– Ах, князь, мне так нравятся ваши хитрости!
– Делагарди нашел и пожал руку Михаиле Васильевичу.- Пойдемте же встречать московских воевод. Сердце всегда стучит веселее, когда силы прибывают.
И тотчас остановил князя, чуть обняв за плечи.
– Я на всю жизнь запомню ту мерзкую тоску, охватившую меня, когда мои наемники под Тверью объявили, что не желают идти в российские дебри, когда, свернув знамена, они отправились в Новгород. Я тогда обнажил меч, я проклинал их и скоро остался на дороге один...
Как же хорошо, что мы вместе, как хорошо, что нас много и становится все больше!
Им было радостно от их дружества. Они, разноплеменные и стань недавно враждебные друг другу, ныне ради интересов своих государей и отечеств, могли Волею Божией быть едины, стоять друг за друга, как за самих себя. Все мелочное - сокровенные государственные корысти, повседневные утайки, опасливая подозрительность - все это ушло, и они были счастливы. Счастье это было особое, высшее. Господнее.
Соснув после обеда, румяные, расслабленно неторопливые, беспричинно улыбчивые воеводы и духовенство собрались в бесстолпной просторной зале обсудить дела минувшие и предстоящие.
Скопин-Шуйский занимал в совете первое место, но умел до поры до времени "потеряться", помалкивать, поддакивать, хотя среди обросших, вполне одаренных мужскою красотой советников сзоих был он очень даже приметен. Ни бороды, ни усов у Михаила Васильевича по молодости не росло. Вернее, росло, да так редко, что брился, впрочем, скрывая это заморское заведенье, такое обычное при дворе Самозванца. Про этот грех своего полководца воеводыи вся высшая власть знали, но не судили. Скопин-Шуйский был многим люб. Он покорял даже противников царя, которому был предан сам и в других не допускал ни малейшей шаткости. Духовенство, бояр, воевод, дворян, ратников едино восхищало в Скопине непостижимое по летам его непоспешан ие.
Семи раз не отмерив, князь не то чтобы шага ступить, колыхнуться не позволял, ни себе, ни войску. Воистину сын отечества и русский человек.
На совете речь пошла о продовольствии, кто, сколько и откуда доставил и доставит. Были укоризны в сторону пермячей, которые не поторопились во спасение отечества ни единым человеком, ни единой копейкой.
Ради дружбы с Делагарди и ради скорейшего прибытия еще одного шведского войска была зачитана грамота, направляемая шведскому королю. Писал ее Скопин от имени Василия Ивановича. "Наше царское величество вам, любительному государю Каролусу королю, за вашу любовь, дружбу и вспоможение... полное воздаяние воздадим, чего вы у нашего царского величества по достоинству ни попросите: города или земли, или уезда".
Ради победы над польским королем Сигизмундом, осадившим Смоленск, ради устроения тишины на Российской земле, царь и его воеводы были готовы потесниться, пожертвовать толику от своих просторов.
С насущными делами совет покончил, пришел черед выслушать рязанцев, присланных думным дворянином Прокофием Ляпуновым с какой-то особой надобностью.
Надобность сию рязанцы заранее объявить никак не захотели, а только чтоб самому князю Михаиле Васильевичу с его преславными воеводами, да чтоб во всеуслышание.
И такое рязанцы сказанули, что Скопин-Шуйский обомлел.
– Могучий витязь святорусский, душою и умом краше всех, кого родила и носит ныне русская земля!
– восклицая на каждом слове, читал посланец Ляпунова,- Истинным благородством благородный, возлюбленное чадо Господа Иисуса Христа, царь отвагою, царь государственным разумением, царь любовью к отечеству и народу! Прими же ты, свет наш, царский венец, ибо ты есть во всем царь! Не твой дядя, дряхлый и ничтожный, но ты сам - первый спаситель России. Не лжесвидетель государь Василий Иванович, который грехом своим губит всех нас, россиян, но ты, чистый и светлый, спасешь и возродишь православие и православных...
Князь Михаила Васильевич вскочил, зажал уши, вырвал из рук рязанца грамоту, разодрал надвое, еще разодрал.
– Взять изменников! В цепи! В Москву их! К государю! К великому и славному царю Василию Ивановичу на суд, на жестокую казнь!
Рязанцы повалились в ноги воителю.
– Не мы сие говорим! То- Ляпунов! Мы- люди маленькие! Что нам сказали читать по-писанному, то и читаем. Смилуйся! Князь Михаиле Васильевич, пощади!
Мы - верные слуги царя Шуйского.
– Увести их!
– приказал Скопин, отирая пот с лица.
– Прочь с глаз! На хлеб да воду!
И огорченный, удрученный, прекратил совет, поспешил в Троицкий собор всенощную стоять.
На молитве и вспомнил свой сон, поутих сердцем:
"Не будет казни, не будет суда над слугами злых и глупых господ. За свои писания пусть Ляпунов перед царем отвечает".
Утром рязанцев выпроводили прочь из Александровской Слободы, их следы метлами замели.
Решиться воевать, имея восемнадцать тысяч русских да более пяти тысяч шведов против четырех тысяч Сапеги все-таки можно было. И, собравшись с духом, 4 января 1609 года в разведку к Сапегиному лагерю был отправлен воевода Валуев, и с ним пятьсот человек конных.
Валуев ночью проник за стены монастыря, а рано утром, соединясь с отрядом Жеребцова, ударил на польский лагерь и, захватив пленных, возвратился в Александровскую Слободу, убежденный, что поляки слабы и развеять их возможно, хоть завтра.
Князь Скопин однако и теперь не торопился. И победил без войны.
12 января Сапега, рассорившийся с гетманом князем Рожинским, бросил свой обустроенный лагерь, который превращался в смертельную ловушку, и бежал к Дмитрову.
Только через несколько дней в само собой освобожденную Троицу пришло войско победителей князя Скопина-Шуйского и генерала Делагарди.