Похождения Бамбоша
Шрифт:
Леон с серьезным видом принял протянутый ему конверт, положил его в карман и ответил:
— Я согласен, мадам, ради моего дорогого друга Боско и сердечно благодарю вас от его имени.
В это же самое время Бобино небрежно и несколько панибратски говорил с Боско:
— Слушай, возьми-ка это письмишко и сунь в карман… Там несколько кредиток для Леона… Так, пустяки, ему на обустройство.
— Он не захочет их принять и вздует меня…
— Молчи и делай, как я сказал. Я так хочу. Бери, бери, старина, ведь это же для Леона!
В конце концов Боско сдался.
Шлюпка с «Бетси» ожидала у причала. Пора было отправляться в путь.
Мадам де Мондье со слезами на глазах прощалась с Леоном, тоже плакавшим, как ребенок:
— Поцелуйте меня, друг мой… Дорогой спаситель, брат мой… А я там, дома, и за себя, и за вас поцелую вашу милую Мими. Прощай, родной мой Боско… Вернее, не прощай, а до свидания.
Она подставила бродяге обе щеки, и тот растроганно и почтительно приложился к ним и заслонил глаза рукой, потому что у него ручьем катились слезы.
— Ах, сударыня, сударыня… Было бы у меня десять жизней, все бы за вас отдал…
Затем трое мужчин обменялись энергичными рукопожатиями, и Бобино прыгнул в шлюпку, за ним последовала его супруга. Двадцать минут спустя «Бетси» стремительной чайкой понеслась по волнам и скрылась в тумане…
Не откладывая в долгий ящик, друзья заявили властям о своем прибытии, сняли скромную комнатушку на две койки и занялись поисками работы.
Но прежде Боско все же глянул в конверт, врученный ему Бобино. Там лежало десять ассигнаций.
— Ну молодец патрон, — воскликнул Боско. — Две сотни! Он развернул одну кредитку и прочитал:
— Тысяча франков.
— Вот это да!.. Десять тысяч монет!.. Да с такой кучей денег два таких парня, как мы с Леоном, смогут завоевать мир!
ГЛАВА 27
Прошло четыре месяца.
Прибыла почта из Франции. На столе из грубо обработанного дерева громоздились кипы писем, газет и журналов. Леон Ришар и Боско жадно рылись в груде корреспонденции и, хватаясь то за одно, то за другое, перескакивали со страницы на страницу, с абзаца на абзац — так суетятся обезьяны, когда видят на дереве слишком большое изобилие плодов.
Против них на том же столе помещалась украшенная пучком цветов большая фотография, сделанная знаменитым фотографом Надаром. Оба в сотый раз бросали на нее нежные взгляды, изучая малейшие черты милого лица. Это был портрет Мими, прелестной невесты Леона. Изящная Мими была теперь здорова, излеченная Людовиком Монтиньи, ставшим мужем Марии, сестры Жермены и Берты.
Да, Мими исцелилась от безумия, поразившего ее, когда Леона, ее Леона, честнейшего человека, воплощение порядочности, приговорили к каторжным работам.
Двое друзей сидели под навесом; меблировку их жилища составляли два гамака, два древесных чурбанчика вместо стульев, кругом валялось много дорожных баулов, кое-какой кухонной утвари. В изголовье гамаков стояли два автоматических карабина «винчестер». На столе, заваленном письмами и всевозможной печатной продукцией, букеты цветов соседствовали с саблями и двумя крупнокалиберными револьверами.
Снаружи, по берегу живописной реки, рассыпались другие, едва ли более комфортабельные жилища. На волнах, среди индейских пирог, покачивалось суденышко под французским флагом. Эта красивая шхуна принадлежала капитану Тражану, славному негру, большому другу Франции, а примитивные хижины на берегу составляли деревушку Кунани.
Это первое поселение на спорной франко-бразильской территории.
Поглядывая на изображение той, которую он так беззаветно любил, Леон писал письмо. Он не замечал вокруг ничего — ни докучливых москитов, впивающихся в кожу, ни палящего зноя, ни ручьем струящегося по лицу пота. Декоратор весь был поглощен своими мыслями, перо его так и летело по бумаге.
«Дорогая Мими!
Мы с Боско покинули Британскую Гвиану после двухмесячного там пребывания. Лицемерия, которым проникнут фальшивый английский либерализм, невозможно было дольше выносить.
Представьте себе, что с самого начала к нам отнеслись как к лицам подозрительным. И не потому, что мы бежали с французской каторги, а потому, что мы оба не исповедуем никакой религии.
Нам предоставлялось право выбирать из сотни с гаком всевозможных вероисповеданий, какие только порождала цивилизация. Мы могли стать протестантами, католиками, православными, буддистами, мусульманами, брахманистами и т. д., но нам строжайше запрещалось оставаться вольнодумцами, то есть людьми свободомыслящими.
Как только окружающими было замечено, что мы с Боско проводим наши воскресенья как Бог на душу положит — идем на охоту, рыбалку, просто на прогулку — вместо того чтобы в четырех стенах читать Библию или гнусавить псалмы, нам открыто выразили свое недовольство.
Когда же мы не вняли увещеваниям, сделав вид, что их не понимаем, тридцать шесть князей церкви от тридцати шести конфессий, пытавшиеся нас обратить в какую-нибудь веру, сговорились между собой и воспрепятствовали нам найти работу.
Благодаря тому, что Бобино, хоть и против нашей воли, развязал нам руки своим вспомоществованием, мы могли над всеми посмеяться и продолжать жить на широкую ногу. Но так как такого рода существование не согласуется с нашими принципами, мы предпочли покинуть эту колонию ханжей-тартюфов [168] и отправиться в страну, где безраздельно царит свобода. Вот мы и высадились на территории Кунани, где и пребываем в данное время.
Это странный край — роскошный, обильный. Тут энергичному человеку ничего не стоит сколотить себе баснословное состояние.
168
Тартюф — герой одноименной комедии великого французского драматурга Мольера (1622 — 1673); имя Тарюфа стало нарицательным для обозначения ханжи, лживого и лицемерного человека.