Похождения Бамбоша
Шрифт:
Жан жадно его выпил и, немного успокоившись, снова начал звать маму.
— Мама скоро придет, моя крошка, скоро ты увидишь свою маму, — приговаривала девушка.
Жан заплакал, но теперь уже тихо, без надрывных хриплых криков. Слезы просто лились у него из глаз, стекали по щечкам, и в этом кротком горе, сменившем первоначальное возбуждение, было нечто разрывающее сердце.
К мукам любящей детской души добавились муки физические.
О чистоте ребенка, привыкшего к тщательному уходу, вот уже
Парижская работница, ставшая княгиней, Жермена не желала уклоняться ни от одной из материнских обязанностей. Она, как любая простолюдинка, кормила Жана грудью, баюкала его, пеленала, укачивала, черпая божественную радость в этих простых материнских хлопотах, радость, неведомую порой светским дамам, которые — о, несчастные! — препоручают своих детей кормилицам и гувернанткам.
Итак, утром — омовение теплой водой в большой серебряной купели. Затем — тщательное намыливание всех изгибов и складочек упругого и розового тельца.
Малыш резвился среди белой пены, отбиваясь, когда мать терла ему ручонки и пяточки, смеялся, лепеча:
— Секотно, мамоська! Секотно!
Жермена, сама смеясь до слез, целовала его еще мокрого, только что вынутого из ванны.
Затем следовала процедура вытирания — его растирали мягкой фланелью, пока нежная кожа не загоралась, затем тельце, свежее и душистое, как цветок, омытый росой, обволакивало облако рисовой пудры.
Бедный маленький Жан!
В этой резкой перемене было нечто удручающее.
Но не во внезапном исчезновении роскоши была загвоздка, а в удовлетворении тех естественных потребностей, на которые имеют право и бедняки.
Бамбош похитил его в одной рубашонке, завернутого в стеганое ватное одеяльце. Негодяй даже и не подумал, что малютке надо менять белье и одежду — Жан оставался в том, в чем был унесен из дому.
Горничная заметила, что нельзя оставлять мальчика в таком виде, иначе он заболеет. Заболеет? О нет!
Необходимо, чтоб он был здоров! Любой ценой — здоров и невредим, ведь он представляет собой целый капитал!
Горничная купила кое-какие вещи, с грехом пополам одела малыша и по своему разумению покормила его.
Ребенок поел, попил, немного успокоился и, по-детски мешая слова и жесты, попросился гулять.
— Ну это уж нет, — со злобой заявила «баронесса», уже успевшая возненавидеть отпрыска четы Березовых.
Маленький Жан стал затворником — злодеи опасались, как бы его кто-нибудь не узнал. Он зажил как в тюрьме — его плохо кормили, за ним плохо ухаживали, и, если бы не доброе сердце бывшей заключенной, ему вообще пришлось бы совсем туго.
Лишенный нежной ласки, на которую так радостно отзывалось его чистое сердечко, он побледнел и постепенно начал чахнуть. Малыш звал мамочку, «тетюску Малию», папу и беззвучно плакал.
Так прошла неделя, и вдруг в особняк Валь-Пюизо вихрем ворвалась гувернантка Фанни.
До сих пор она ежедневно передавала им сведения, но, следуя указаниям Бамбоша, из дому не выходила.
— Ну, что нового? — спросил Бамбош, собиравшийся уходить не то к дамам, не то играть в карты, не то еще куда — этого никто никогда не знал.
— Я ушла с места. Это невыносимо… Не могу смотреть, как страдают эти несчастные люди.
— Ну конечно! — сардонически ухмыльнулся Бамбош. — Пожалей их, стань на их сторону!
— Нет, этого не будет. Я твоя раба, твоя вещь и сделаю все, что ты пожелаешь. Ты уже в этом убедился.
— Да, Нини, ты славная девушка, и я по-прежнему тебя люблю.
— О, ты меня любишь! — в диком и горячечном порыве воскликнула Фанни, пожирая его глазами. — Любишь после всех других!
— Нет, до. Из остальных я люблю тех, кто под руку подвернется. Но всем предпочитаю тебя одну.
— Невелика разница, но меня и она радует. Я счастлива тем крохам ласки, которые ты бросаешь мне походя. Мне довольно и самой маленькой частички твоего сердца. Я обожаю тебя, и я живу этой любовью. Живу, пока не умру от нее…
— Ты, как всегда, потрясающа! Эти твои цветистые фразы…
— Это цветы моей любви, к которым ты не скупясь добавляешь тернии… Но я люблю тебя и всегда буду любить.
— Так уж и всегда?
— Да, так. Ты благородный человек и сделал из меня порядочную женщину.
— Но ведь я же разбойник. Значит, и ты — разбойница?
— Преступление мне претит, ты же знаешь. Но я — твоя сообщница. Я буду любить тебя, стоя перед судом… на каторге… на эшафоте…
— Ну, туда мы не торопимся, не правда ли, дорогая? — И бандит запечатлел на ее щеках два звонких поцелуя.
— И не надоело вам слезу выжимать? — вмешалась Глазастая Моль, свидетельница этой сцены. — Расскажи-ка нам лучше все, что знаешь.
— Мария спасена… Твой удар оказался несмертельным.
— Тем лучше. Она действительно красавица.
— Как? Ты на нее тоже глаз положил?
— Почему бы и нет? И в случае надобности ты поможешь мне ее покорить.
— Но, дорогой, мне кажется, место уже занято.
— Да неужели? И кто же он?
— Ее спаситель. Врач-интерн. Они любят друг друга и уже почти признались…
— И они поженятся?
— При одном условии.
— Каком?
— Если он найдет Жана и вернет его матери.
— А за ней дают приданое?
— Однажды я слышала, как князь сказал жене, что охотно даст за Марией два миллиона франков.