Похождения Гекльберри Финна (пер.Энгельгардт)
Шрифт:
Не спорю, что все это были очень хорошие картинки, но мне они все-таки приходились не по вкусу. Если я был почему-нибудь и без того в грустном настроении, то при взгляде на них у меня всегда выступал холодный пот. Безвременная кончина этой молодой девицы до чрезвычайности огорчила всех ее близких, так как у нее были уже сделаны наброски множества подобных рисунков. Из того, что было уже закончено, каждый может без труда заключить, какую утрату понесло в ее лице искусство живописи. Я, со своей стороны, нахожу, однако, что при том направлении, какое имел ее талант, самым подходящим для нее местом было кладбище. Она захворала как раз в то время, когда работала над грандиознейшей из своих картин. Денно и нощно молила она Бога, чтобы Он дозволил окончить эту картину, но ее молитвы не были услышаны. Картина изображала молодую женщину в длинном белом платье, стоявшую на перилах моста, в полной готовности спрыгнуть в воду; волосы ее были распущены вдоль спины, а лицо, орошенное крупными слезами, глядело прямо на месяц; одну пару рук эта молодая дама скрестила на груди, другую выставила прямо вперед, а третью
Покойная художница обладала при жизни альбомом, на листках которого наклеивала вырезанные из «Пресвитерианского Наблюдателя» некрологи — сообщения о внезапных смертях и тяжких страданиях, а затем сочиняла уже сама от себя стихи на вышеупомянутые трогательные темы. Стихи эти были очень недурны. В качестве образчика приведу оду, написанную на смерть одного мальчика, Стефана Доулинга-Ботса, упавшего в колодец и утонувшего там.
Если Эмилия Гренжерфорд могла на четырнадцатом году писать такие стихи, то до каких, спрашивается, геркулесовых столбов поэзии она могла бы дойти с течением времени?! Бэк говорил, что сочинять стихи не составляло для нее ни малейшего труда. Она даже не задумывалась над ними. Иной раз случалось, правда, что она напишет стишок, к которому ни за что не под берешь рифму, но тогда она просто-напросто его зачеркивала, заменяла новым и принималась опять чесать во все лопатки, не останавливаясь. Иные поэтессы бывают с норовом, но она не капризничала и во всякую любую минуту готова была писать стихи на какую угодно тему меланхолического содержания. Каждый раз, когда умирал по соседству мужчина, женщина или ребенок, она всегда приходила туда с одою, которую называла при ношением. Соседи говорили, что вслед за смертью является в дом сперва доктор, потом Эмеллина, а за нею уж гробовщик; ему всего лишь раз удалось опередить Эмеллину, да и то единственно потому, что бедняжка затруднялась приисканием рифмы к фамилии покой ника, которого звали Уйстлер. С тех пор она как-то сразу переменилась, не жаловалась ни на какую болезнь, но видимо таяла, как свеча, и вскоре скончалась. Сколько раз, подумаешь, случалось мне входить в маленькую комнатку, где жила эта бедняжка, вынимать старый ее альбом и читать там ее стихотворения! Я де лал это обыкновенно в тех случаях, когда ее картины вызывали у меня слишком уж грустное настроение и я начинал на нее немножко злиться. Дело в том, что я любил всю семью Гренжерфордов как живых, так и мертвых, и не хотел, чтобы между нами пробежала черная кошка. Бедняжка Эмеллина писала при жизни стихи для всех покойников, и мне казалось несправедливым, что никто не потрудился написать оду на ее собственную смерть. Я сам было пробовал выжать из себя стишок или два, но ничего не выходило. Комнатка Эмеллины содержалась в чистоте и порядке: все было прибрано там
Глава XVIII
Полковник Гренжерфорд. — Аристократия. — Вендетта. — Завеща ние. — Водяные мокасины. — Плот найден. — Штабель бревен. — Свинина и капуста. — Вы ли это, голубчик?
Полковник Гренжерфорд был очень худощавый, рослый мужчина, — смуглый, но вместе с тем бледный, без малейших признаков румянца. Каждый день он брил себе бакенбарды, усы и бороду. Полковник обладал замечательно изящными губами и ноздрями и тонким орлиным носом; под густыми бровями сверкали у него черные, как смоль, глаза, запавшие так глубоко, что они глядели на вас словно из пещеры; высокое его чело обрамлялось черными прямыми волосами, ниспадавшими на плечи; руки у него были длинные и тонкие; он каждый день надевал на себя чистое белье и облачался с ног до головы в костюм из ослепительного белого полотна, а по воскресеньям носил синий фрак с золочеными пуговицами. Полковник прогуливался всегда с тростью из красного дерева, украшенной серебряным массивным набалдашником. В нем нельзя было подметить ни малейшей тени легкомысленно-шутливого, панибратского отношения, но вместе с тем он никогда не позволял себе также повышать голос: он всегда был по отношению к каждому из нас добр до такой степени, в какой это представлялось возможным и уместным. Каждый это чувствовал и знал, а потому относился к нему с полным доверием. Иногда полковник улыбался, и тогда это производило очень приятное впечатление, но когда ему случалось выпрямиться, словно столб, воздвигнутый в честь Свободы, и когда из-под его бровей начинали сверкать молнии, — невольно ощущалось стремление вскарабкаться сперва повыше на дерево, а потом уже приступить к выяснению, кто и в чем именно провинился. Ему никогда не доводилось делать кому-либо выговора за непристойное обхождение, так как все в его присутствии вели себя в высшей степени прилично и с тактом. Решительно все окружавшие полковника его любили: он был для всех словно ясное солнышко; казалось, вся природа начинала улыбаться с его появлением. Напротив, когда его чело изображало грозовую тучу, немедленно водворялся ужасающий мрак, но всего лишь на какие-нибудь полминуты. Это оказывалось достаточным для того, чтобы потом в течение целой недели все шло как по струнке.
Когда, бывало, полковник и старая барыня, его суп руга, сходили утром в столовую, вся семья немедленно же вставала — приветствовала их и не осмеливалась сесть прежде, чем они займут почетные свои места за столом; Том и Боб направлялись тогда к столику, на котором помещался поставец со старинными напитка ми, наливали рюмочку английской горькой и подавали ее полковнику; он держал ее в руке, ожидая, пока Том и Боб нальют тоже себе по рюмочке, затем молодые люди кланялись и провозглашали тост: «За ваше здоровье, сударь и сударыня!» Полковник и полковница благодарили своих сыновей легким поклоном, и тогда лишь Том и Боб одновременно с полковником осушали свои рюмки, после чего оба они наливали мне и Бэку в свои рюмки по чайной ложечке воды с сахаром, разбавленной несколькими каплями водки или яблочного сидра, и мы, в свою очередь, пили тоже за доброе здоровье и благоденствие полковника и полковницы.
Боб был старшим из сыновей, а Том непосредственно следовал за ним; эти рослые, широкоплечие, смуглолицые красавцы с черными глазами и с черными длинными волосами одевались, подобно своему отцу, с ног до головы в полотняные костюмы ослепительной белизны и носили соломенные шляпы с широкими полями.
За ними следовала мисс Шарлотта, барышня двадцати пяти лет, рослая, величественная, гордая, в высшей степени добрая, когда ее не раздражали; но если ей случалось разгневаться, глаза ее метали такие же молнии, как и грозные очи ее папаши. Она была, несомненно, красавицей.
Ее сестру, мисс Софию, следовало назвать тоже красавицей, но в другом роде: эта нежная и кроткая двадцатилетняя девушка напоминала собой голубку.
К каждому из членов семьи, не исключая и Бэка, приставлен был особый негр для личных услуг. Мой негр пользовался изрядным досугом, так как у меня не выработалась привычка пользоваться чужими услугами, но Бэк умел задавать своему негру изрядное количество работы.
Семья Гренжерфордов состояла всего лишь из трех сыновей и двух дочерей. Прежде она была гораздо многочисленнее, но трех сыновей убили, а одна дочь, Эмеллина, умерла своей смертью.
Полковнику принадлежало множество ферм и более сотни негров. Иногда к нам собиралось много гостей, приезжавших верхом миль за десять или пятнадцать и гостивших в доме дней пять или шесть. Тогда у нас устраивались банкеты, прогулка на лодках по реке, танцы и пикники в лесу и бальные вечера дома. Гости доводились по большей части родствен никами Гренжерфордам и приезжали всегда с заряженными винтовками. Смею уверить, что собиравшееся у Гренжерфордов общество имело в высшей степени аристократический характер.
Тут же по соседству жил и другой аристократический клан, состоявший из пяти или шести семейств, по преимуществу носивших фамилию Шефердсонов. Они были такими же высокородными, богатыми, величественными магнатами, как и Гренжерфорды. И те, и другие пользовались одной и той же пароходной пристанью, находившейся на реке, милях в двух от нашего дома. Когда мне случалось приезжать на пристань в сопровождении нескольких Гренжер фордов, я встречал там иногда и нескольких Шефердсонов, щеголявших красотой своих лошадей. Однажды мы с Бэком, охотясь в лесу, услышали приближавшийся конский топот; мы в это время как раз пере ходили через дорогу, и Бэк крикнул мне: