Похождения Гекльберри Финна (пер.Энгельгардт)

Твен Марк

Внезапно раздалось: «Паф! паф! паф!» Грянули почти одновременно выстрелы из трех или четырех ружей. Шефердсоны пробрались сквозь лес и напали уже в пешем строю на мальчуганов сзади. Оба мальчика были ранены, но тем не менее бросились в реку и поплыли вниз по течению. Шефердсоны бежали тем временем вдоль берега и кричали: «Смерть вам! Смерть!» Мне сделалось так дурно, что я чуть не упал с дерева. Не стану рассказывать того, что случилось потом, так как мне становится страшно при одном уже воспоминании об этом. Я искренне жалел, что не утонул на плоту. Если бы я не пристал к берегу, то мне не пришлось бы, по крайней мере, быть свидетелем таких ужасов. Теперь же я никоим образом не могу освободиться от воспоминания о них. Бес численное число раз мне доводилось уже их видеть во сне.

Я продолжал сидеть на дереве до тех пор, пока не сделалось совершенно темно, так как положительно боялся спуститься на землю. По временам доносились до меня из лесу ружейные выстрелы, и не большие партии всадников, вооруженных винтовка ми, дважды промчались мимо пристани. Можно было заключить

отсюда, что враждебные действия еще не прекратились. Я лично чувствовал страшный упадок духа и решил никогда более не подходить близко к дому, где нашел такой радушный приют. Дело в том, что я сознавал себя до некоторой степени виноватым: закладка в Евангелии несомненно означала, что мисс Софии надлежало встретиться с Гарнеем где-нибудь в половине третьего и бежать с ним. Очевидно, мне следовало сказать ее отцу об этой за кладке и о странном воодушевлении, в которое она привела мисс Софию. Тогда полковник, без сомнения, запер бы свою дочь на замок и этой ужасающей бойни удалось бы избежать. Спустившись с де рева, я начал пробираться ползком вдоль берега реки и вскоре нашел два трупа, прибитых водой к самому берегу. Я вытащил их на берег и прикрыл их лица травою и листьями, а затем как можно поспешнее ушел оттуда. Закрывая лицо Бэку, я не мог удержаться от слез, так как вспомнил его доброту и всегдашнее расположение ко мне.

Мрак все более сгущался, и наконец настала полнейшая темнота. Не желая подходить близко к дому, я отправился лесом прямо к болоту; на островке Джима не оказалось, а потому я поспешно бросился к бухте и принялся разыскивать в лозняке плот. Я сгорал от нетерпения покинуть как можно скорее этот проклятый Арканзас, но к величайшему моему отчаянию убедился, что плот исчез. От страха у меня останови лось на минутку дыхание; затем из уст моих вырвался вопль. Голос человека, находившегося всего лишь саженях в четырех от меня, ответил на этот крик: «Праведный Боже! Да ведь это, кажется, вы, голубчик? Пожалуйста, только не шумите!»

Никогда еще до тех пор голос Джима не звучал так приятно в моих ушах. Я тотчас же устремился бегом с берега на плот; Джим схватил меня в свои объятия и прижал к груди: до того он обрадовался свиданию со мной.

— Бог да благословит вас, дитя мое! Мне было очень жаль слышать, что вас убили опять. Джек при ходил сюда и говорил, что вас, должно быть, застрелили, так как вы не возвратились домой. Я собирался поэтому как раз теперь спустить плот к вы ходу из бухты, чтобы можно было отчалить сейчас же, как только Джек придет еще раз подтвердить известие о вашей смерти. Клянусь Богом, я очень рад, что вы, голубчик, остались целы и невредимы.

Я, в свою очередь, сказал:

— Они меня не отыщут, и я этому очень рад. Все, значит, устроится как нельзя лучше. Вообразят, что я убит, что вода унесла куда-нибудь мой труп. На берегу найдется кое-что, способное оправдать такое предположение. Не станем потому терять времени, Джим! Отчаливай скорее и выходи в реку!

Я несколько успокоился лишь после того, как плот спустился мили на две вниз по течению и вышел на самую середину Миссисипи. Мы подняли тогда на шесте сигнальный фонарь и почувствовали себя опять вольными птицами. Я ничего не ел со вчерашнего дня, а потому Джим угостил меня маисовыми лепешками со сметаной, свининой, капустой и разными овощами. Нет ничего вкуснее этих блюд, когда они надлежаще приготовлены. За ужином я беседовал с Джимом, и на душе у меня отлегло; я был до чрезвычайности рад, что освободился от вендетты, а Джим радовался тому, что вырвался из болота. Мы решили, по здравому размышлению, что жизнь на плоту все-таки лучше всего. В других местах оказывается слишком тесно и душно. То ли дело на плоту!.. Там чувствуешь себя так уютно и свободно.

Глава XIX

Стоянка днем. — Астрономическая теория. — Собаки ищут. — Бегство с праздника, устроенного обществом трезвости. — Герцог Бриджуатерский — Злоключения лжедофина.

Прошло двое или трое суток. Можно было бы сказать про них, что они проплыли, так как они проскользнули совершенно спокойно и незаметно, ос тавив по себе самое приятное впечатление. Мы про водили время следующим образом: река чудовищной ширины доходила местами до полутора миль, и мы плыли по ней ночью, а с рассветом приставали куда-нибудь и прятались в течение целого дня. Как только ночь близилась к концу, мы отыскивали себе спокойную бухту с песчаною косою, поросшей густым лозняком и хлопковыми деревьями, вводили плот в эту бухту, привязывали его к дереву, прикрывали свеже срезанными ветвями ивняка и хлопкового дерева и раскладывали свои удочки; потом мы отправлялись купаться в реке и, поплавав немного, чтобы остыть и освежиться, усаживались на песчаное дно, там, где вода достигала только до колен, и наблюдали за рас светом. Всюду кругом охватывала нас торжественная тишина. Казалось, будто весь Божий мир спит. Тишина эта не нарушалась ни единым звуком, за исключением лишь кваканья лягушки-великанши. Прежде всего показывалась над поверхностью воды вдалеке туманная линия лесов, лежавших на противоположном берегу реки. Ничего иного заметить было еще нельзя; затем на темном еще небе появлялось более бледное место, постепенно расходящееся во все стороны вширь; поверхность реки приобретала более мягкий колорит: она становилась из черной светло-серою, и над ней начинали виднеться не только вблизи, но даже вдали, темные пятнышки, как будто плывшие по течению. Нам было известно, что эти пятнышки — плоскодонные суда, а длинные черные полоски — громадные бревенчатые плоты. Иногда можно

было расслышать скрип растущего прямо из воды дерева, которое сгибалось под ударом налетевшего бревна. Порой доносились издали голоса. В такой тишине они слышатся очень отчетливо даже с неимоверно громадного расстояния. Мало-помалу начина ешь различать на воде полосы струек, вызываемых быстрым течением, которое разбивается о стволы деревьев; туман клубами вьется над водою; восток одевается багрянцем; перед нами виднеются все более отдаленные предметы вверх по реке и вниз по ее течению; мы различаем бревенчатую избушку на опушке леса, далеко на противоположном берегу реки, и убеждаемся, что это лесная пристань, возле которой сложены штабеля досок и бревен: все это видно так отчетливо, что можно, кажется, пересчитать штабеля; затем поднимается легкий ветерок; переносясь через реку, он приносит к вам со своей свежей прохладой приятное благоухание лесов и цветов. Иногда, впрочем, с таким ветерком приносятся запахи и иного рода: случается, что рыбаки выбросили на прибрежные отмели негодную, дохлую рыбу и тому подобное. Во всяком случае, вслед за этим ветерком восходит улыбающееся солнце и настает день, приветствуемый хоровым пением пташек. При ярком солнечном свете нельзя подметить легонький дымок, а потому мы, осмотрев удочки, поджариваем или варим пойманную на них рыбу и приготовляем себе таким образом завтрак, а после того принимаемся опять глядеть на безлюдную, пустынную реку; нами овладевает какая-то томная лень, посте пенно переходящая в крепкий сон. Пробудившись от него по истечении некоторого времени, мы с любопытством осматриваемся, чтобы уяснить себе причину, заставившую нас проснуться; по большей части этой причиной оказывается пароход, который пыхтя поднимается вверх по течению и держится так близко к противоположному берегу, что можно лишь с трудом различить, с какими он колесами: боковыми или кормовыми? Затем около часа на реке опять решительно нет ничего, что можно было бы уловить глазом или ухом. Одним словом, нас окружает такое одиночество, полнее которого не мог бы пожелать себе никакой отшельник. Затем проскользнет иной раз вдали большой плот, на котором как раз в эту минуту раскалывают какой-нибудь чурбан на дрова: ведь почти всегда на плоту делают что-нибудь топором. Мы видим, как поднялся и опустился топор, но не слышим никакого звука; затем, когда топор взвивается снова над головою рабочего, доносится глухой стук удара, только что успевший примчаться на крыльях ветерка через реку.

Целые дни проходили у нас таким образом в ленивом ожидании. Мы по преимуществу лежали на песке в тени лозняка и хлопковых деревьев, прислушиваясь к тишине. Раз как-то стоял днем густой туман; на плотах и лодках, плывших мимо, били в железные сковороды, чтобы предупреждать о своем присутствии пароходы. Какая-то шнява или плот прошли мимо нас так близ ко, что мы совершенно явственно слышали разговор, брань и смех, но не могли различить ни самого судна, ни людей. Получалось какое-то странное впечатление: казалось, будто слышишь разговор бестелесных духов. Джим находил, по крайней мере, такое истолкование самым правдоподобным, но я ему возразил:

— Нет! Нет! Бесплотные духи не стали бы говорить: «Черт бы побрал этот проклятый туман».

Как только наступила ночь, мы отгоняли плот при мерно на середину реки и, оставляя его плыть там по произволу течения, закуривали трубки, спускали ноги в воду и принимались болтать обо всем, что только приходило в голову. Позволю себе заметить, что мы день и ночь ходили почти нагишом: новое платье, сшитое для меня у Гренжерфордов, было слишком хорошо для того, чтобы я мог чувствовать себя в нем удобно, да и, кроме того, я предпочитал ходить без костюма, если этому только не мешали комары и мошки.

Иногда в продолжение целой ночи вся река оставалась исключительно в нашем пользовании. Перед нами смутно выделялись в таинственном мраке очертания берегов и островов; иной раз виднелся вдали огонек свечи, горевшей где-нибудь у окна прибрежной хижины; случалось, впрочем, что огоньки мерцали и на воде, указывая присутствие шнявы или большого плота; бывало, доносилось оттуда пение или же звуки скрипки. Приятная, подумаешь, жизнь на плоту! Над нами раскидывалось небо, все усыпанное звездами, а мы, лежа на спине, глядели на них и обсуждали во прос, умышленно ли они сделаны или явились случайно. Джим высказывался в пользу того, что звезды сотворены, как следует быть, с расчетом. Я, в свою очередь, находил такое предположение неправдоподобным ввиду того обстоятельства, что звезд слишком уж много и что было бы чересчур скучно работать над сотворением такого несметного множества небесных светил. Джим обратил мое внимание на то, что многие живые существа несут яйца, и высказал пред положение, что звезды, быть может, яйца, снесенные месяцем. Гипотеза эта показалась мне довольно правдоподобной, и я ничего не возразил против нее, тем более что имел случай лично убедиться, какую массу мелких яичек снесла однажды лягушка. Нам зачастую доводилось видеть падающие звезды. Джим считал их окончательно пропавшими и говорил, что они вывалились из гнезда.

Раз или два в продолжение ночи нам случалось замечать скользивший во мраке пароход; время от времени из его трубы вылетал целый столб искр, сыпавшихся в реку и производивших впечатление дивного фейерверка; затем пароход, с мерцающими своими фонарями, исчезал где-нибудь за изгибом берега, его пыхтенье постепенно смолкало, и на реке водворялось опять торжественное безмолвие. Спустя долгое время после того, как пароход исчез из виду, до нас доходили поднятые им волны и слегка раскачивали наш плот; затем все стихало, и в течение Бог знает какого времени не слышно было ровнехонько ничего, за исключением разве кваканья лягушек.