Похождения Гекльберри Финна (пер.Энгельгардт)

Твен Марк

Прибыв в город, мы не нашли там населения; улицы стояли пустые; всюду царила такая же тишина, как и в воскресные дни. Мы разыскали, наконец, где-то на заднем дворе старого больного негра, гревшегося на солнце. Он объяснил, что все, кому не препятствовали чересчур сильная болезнь и крайняя старость или младенчество, отправились на благочестивое собрание, происходившее теперь на чистом воз духе в лесу, приблизительно милях в двух от города. Наведя обстоятельные справки насчет того, как туда пройти, король объявил, что явится на этот митинг и попробует извлечь из него возможно большее количество презренного металла. Он предложил мне, если угодно, идти вместе с ним.

Герцог объяснил, что ему лично нужна типография. Мы разыскали ее в каком-то чуланчике за столярной мастерской. Как столяры, так и типографские рабочие ушли на сходку, оставив двери незапертыми. Помещение типографии оказалось до чрезвычайности

грязным, заваленным всяким хламом и запачканным крас кою. По стенам были развешаны оттиски объявлений с портретами украденных лошадей и беглых негров. Герцог снял с себя сюртук и объявил, что нашел уже все, что нужно. Мы с его величеством отправились тогда разыскивать в лесу благочестивое собрание.

Приблизительно через полчаса мы добрались до места сходки, причем с нас обоих градом катился пот, так как день был ужасно жаркий. На сходку собралось около тысячи человек; многие из них приехали, как мы узнали впоследствии, миль за двадцать. В лесу стояло в живописнейшем беспорядке множество телег и повозок; выпряженные кони, привязанные к телегам, ели засыпанный туда корм, неистово топая ногами и отмахиваясь хвостами от мух; тут же устроено было несколько навесов из древесных ветвей и жердочек, где продавался лимонад, имбирные пряники, целые груды арбузов, початков кукурузы и т. п.

Проповеди читались в шалашах такой же конструкции, но только более значительных размеров. Все они были переполнены благочестивыми слушателями; скамьями служили там бревна, обтесанные с одной стороны и покоившиеся на ножках, забитых в дыры, вы сверленные с необтесанной стороны бревна; спинок у скамей совсем не было; под каждым навесом имелся находившийся в самом конце высокий помост для проповедника. Дамы и девицы явились в шляпках и в самых нарядных своих платьях: шерстяных и сатиновых. Лишь некоторые девочки-подростки были в простеньких ситцевых платьицах. Многие из молодых людей оказались без сапог, костюм некоторых детей ограничивался одной рубашкой из грубого холста. Некоторые старухи забавлялись вязанием, а молодежь кое-где позволяла себе коварно заниматься ухаживанием.

В первом шалаше, в который мы вошли, проповедник угощал слушателей благочестивым гимном: он громогласно выкрикивал парочку стихов, после чего все присутствующие пели их хором. Народу было так много и он так усердствовал, что в результате получалось очень грандиозное впечатление; затем проповедник выкрикивал еще два стиха, и т. д. Публика приходила все в большее возбуждение, вследствие чего пение становилось все громче; наконец некоторые из присутствующих начали стонать, а другие — вопить самым неистовым образом. Тогда проповедник принялся читать поучения и сразу же взялся как нельзя более серьезно за дело: он ходил, внушительно жестикулируя, с одной стороны помоста на другую, а затем, остановившись как раз на половине пути, на гнулся к толпе, начал размахивать руками, раскачиваться всем телом и выкрикивать слова с напряжением всех сил. Время от времени он подымал вверх Библию, раскрывал ее и показывал всем слушателям, восклицая: «Вот вам медный змий в пустыне! Взгляните и оставайтесь в живых!» Публика отвечала на это громкими криками: «Слава Тебе, Господи! Аминь!» Среди стонов, воплей и таких восклицаний проповедник продолжал:

— Приидите сюда, на скамью кающихся! Приидите, погрязшие во грехах! (Аминь!) Приидите, больные, страждущие! (Аминь!) Приидите, хромые, расслабленные и слепые! (Аминь!) Приидите, несчастные бедняки, погрязшие во стыде! (А-аминь!) Приидите, все страждущие, обремененные и оскверненные, приидите утратившие бодрость духа, приидите с сокрушенным сердцем, приходите в ваших лохмотьях, грехах и грязи. Вас ждут воды очищения! Двери небес отверсты! Вой дите туда и расположитесь на отдых! (А-аминь! Слава Тебе, Господи! Аллилуйя!)

Далее шло в том же роде, но только из-за криков и воплей нельзя было уже расслышать слов проповедника. Публика валила толпою к скамье кающихся, энергично прочищая себе туда дорогу локтями и плечами. По лицам кающихся струились слезы. Вскоре все передние скамьи переполнились грешниками, которые пели гимны, кричали и, словно помешанные, повергались на пол, предусмотрительно устланный соломой. Прежде чем я успел надлежаще освоиться с этими благочестивыми упражнениями, король принял в них самое деятельное участие: он очутился в первых рядах кающихся, где громогласная, пламенная его молитва покрыла все голоса. В следующее мгновение он устремился на помост и обратился к проповеднику с просьбой разрешить ему сказать, в свою очередь, назидательное слово благочестивым христианам. Его величество объяснил, что в малолетстве был пиратом и в продолжение тридцати лет занимался морским раз боем на Индийском океане. Прошлой весной ему пришлось выдержать жестокую битву с преследовавшим его крейсером,

вследствие чего численность эки пажа у него значительно уменьшилась. Он вернулся в Америку с большими деньгами, чтобы завербовать себе несколько дюжин молодцов надлежащего закала. Благодаря Богу, однако, прошлой ночью его ограбили дочиста и высадили с парохода без гроша. Он этому несказанно рад, так как никогда еще в жизни не испытывал такого счастья. Он сразу же стал совершенно иным человеком и впервые в жизни почувствовал себя осененным благодатью. Правда, он теперь стал человеком бедным и неимущим, но при всем том он принял твердое решение немедленно же по кинуть Америку, чтобы вернуться в Индийский океан и посвятить остаток своей жизни делу обращения разбойников; он может лучше, чем кто-либо, взяться за это дело, так как знаком с экипажами всех разбойничьих судов в этом океане. Разумеется, будет трудновато и хлопотно добраться туда без денег, но он все-таки выполнит так или иначе свое намерение. Каждый раз, когда удастся обратить пирата в благочестивого христианина, он будет говорить: «Не трудись благодарить меня, любезнейший! Я тут совершенно ни при чем. Вся, без исключения, заслуга принадлежит добрым людям, присутствовавшим на благочестивом собрании близ Поквиля: они истинные братья и благодетели пиратов. Здешний проповедник является са мым искренним другом, каким мог когда-либо по хвастаться морской разбойник!»

Король залился при этих словах слезами, и все последовали его примеру. Кто-то воскликнул затем: «Надо собрать для него добровольные даяния». Тотчас же повскакали с полдюжины добровольцев, но чей-то голос снова воскликнул: «Пусть он сам обойдет со шляпой!» Все, в том числе и проповедник, признали это всего более уместным.

Король обошел собравшуюся в шалаше публику, утирая слезы, обильно лившиеся у него из глаз, — благословлял щедрых подателей, восхвалял их и благодарил за великую доброту к бедным пиратам, раз бойничавшим в отдаленном Индийском океане. Самые прелестные девушки, растроганные до слез, вставали со скамеек и просили раскаявшегося пирата разрешения поцеловать его на добрую память. Он никогда не отказывал в подобном разрешении, а наиболее хорошеньких даже сам принимался обнимать и целовать раз по шесть. Его уговаривали пожить хоть недельку в Поквиле. Каждому хотелось, чтобы раскаявшийся грешник погостил в его доме, — всякий счел бы это для себя за величайшую честь, — но ко роль объявил, что благочестивое собрание должно закрыться как раз в этот самый день, вследствие чего он не рассчитывает принести своим пребыванием в Поквиле особенной пользы кому бы то ни было, а вместе с тем спешит добраться как можно скорее до Индийского океана, дабы приступить там к делу обращения морских разбойников на путь истинный.

По возвращении нашем на плот его величество сосчитал собранные им добровольные даяния и нашел, что они составляют в общей сложности восемьдесят семь долларов семьдесят пять центов. Кроме того, он «приобрел» еще бочонок водки, вместимостью в три галлона, найденный под одной из телег на обратном пути через лес. Король был очень доволен таким заработком и объявил, что, в общей сложности, ему никогда еще не доводилось заработать так много на миссионерском поприще. Он объяснял это тем, что язычники всем уже надоели, тогда как морские разбойники, благодаря сравнительной новизне и большой эффектности сюжета, должны были доставить более обильную жатву с благочестивого собрания.

Пока король не представил вырученных им денег, герцог, по-видимому, очень гордился достигнутыми им успехами, но затем охотно сознался, что король заткнул его, как говорится, за пояс. Занявшись на досуге знакомым ему типографским искусством, он напечатал для фермеров две маленькие вещички, а именно объявление о пропаже лошадей, за которые и получил четыре доллара; кроме того, он принял на десять долларов различных объявлений для местной газеты, пообещав поместить их за четыре доллара, если деньги будут уплачены вперед, каковую сумму ему немедленно и уплати ли. Подписная плата за газету составляла два доллара в год, но он взял с трех новых подписчиков по половине доллара с каждого, требуя только, чтобы деньги были внесены безотлагательно. Ему хотели уплатить, по обыкновению, дровами и луком, но он объявил, что за пасся уже и тем и другим, а потому делает такую крупную скидку с подписной цены именно с целью получить ее звонкой монетой. Кроме того, герцог сочинил маленькое поэтическое произведение в нежном меланхолическом тоне. Это было трехстишие, озаглавленное: «Разбей вконец, холодный свет, мое больное сердце». Набрав это трехстишие, он прочел его в корректуре, вы правил таковую и оставил все в надлежащем порядке для немедленного помещения в газете, не требуя себе никакого гонорара. Вообще, он раздобыл девять с половиной долларов и утверждал, что нажил эти деньги честным трудом, потому что устал как собака.