Похождения Нила Кручинина
Шрифт:
— Что же выходит? — злобно спросил Яркин.
— А то и выходит, Серафим Иванович: сколько бы мы с вами ни старались, — впустую… Это точно — впустую!
— Вы… вы какой-то ненормальный, — дрожащим голо-сом пробормотал Яркин. — Совсем сумасшедший! Сами меня подбили… а теперь… Что же?
— Ну, я особая статья. Во мне старые дрожжи играют. Мне не воровать — не дышать. Вы думаете, мне теперь деньги нужны? Было, конечно, время — гнался, о больших деньгах мечтал. Думал, на таких дурных деньгах жизнь построить можно. Многие так думали, да никто не построил. Знаете, сколько передо мною нашего воровского народу прошло? Всякие бывали: и с тысячами, и с сотнями тысяч. И свои дома покупали, и певиц содержали, и рысаков заводили. Всякое бывало. Но конец-то, обратите внимание, у всех один.
Паршин умолк, видя, что Яркин сидит, уронив голову на руки, и — не поймёшь, то ли оттого, что слышит, то ли от собственных мыслей — голову руками из стороны в сторону качает, как тогда, на полу.
Паршин не спеша закурил и сидел молча. Яркин поднял голову и мутным, больным взглядом поглядел на Паршина.
— Ушли бы вы, жена скоро придёт… — пробормотал он и тихонько застонал.
Паршин без возражения поднялся и надел шапку. От двери сказал:
— Завтра приду, поговорим. Надо бы настоящее «дельце» наколоть.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава пятая
1. ТЕТЯ КАТЯ И ЕЕ ПИСЬМО
Кручинин не легко поддавался настроению. За редким исключением, он был ровен с начальниками и с подчинены-ми. Мало кому довелось слышать его повышенный голос. И уж во всяком случае никто не мог похвастаться тем, что умеет по его лицу угадывать настроение и судить о ходе дел. Так было и теперь, когда на душе у Кручинина скребли кошки от затянувшегося дела о повторных ограблениях в институтах. Преступник попался на редкость осторожный и опытный. Кручинину было ясно, что это какой-то засидевшийся на свободе «осколок империи». Чем безнадёжнее выглядели поиски, тем твёрже становилось решение Кручинина не складывать оружия, пока он не поймает преступника и не отрапортует, что последний «медвежатник» в Советском Союзе посажен под замок.
Иногда вечерами, когда расходились последние сотрудники отдела, Кручинин задерживал Грачика и в тиши своего кабинета буква за буквой, строка за строкой, вновь и вновь проходил с ним все дело. Он делал вид, будто советуется с молодым человеком и с интересом вслушивается в его ответы. Не всегда они радовали старого розыскника: подчас бывали неверны, иногда даже наивны. Но это не смущало Кручинина. Он терпеливо объяснял Грачику ошибки и снова толкал его на поиски решения. Если бы этот случай не представлял такого интереса для всего московского розыска, Кручинин, может быть, пошёл бы на то, чтобы целиком поручить дело Грачику и только наблюдать за работой молодого друга. Но на этот раз сделать так было невозможно, хотя подобное дело и было бы прекрасной школой для начинающего оперативную деятельность, но уже совершенно ясно обнаружившего большие способности Грачика. Кручинин верил в него, так как видел со стороны молодого чело-века не только усердие и внимание, но и умение проникать в сущность расследования, не скользя по его внешней, видимой поверхности. Кручинин потому и вёл Грачика день за днём по следствию о «медвежатнике», что оно требовало от оперативного работника не столько быстрых и смелых решений, за которыми у Грачика никогда не было остановки, сколько углублённой разработки, почти исследовательской работы, под стать Институту криминалистики.
Верный принципу держать своих помощников в курсе каждого происшествия, Кручинин часто собирал оперативные совещания и внимательно выслушивал мнения стариков, давал советы молодым.
— Итак, — сказал он однажды, заканчивая очередное совещание со своими сотрудниками, — перед нами четыре «медвежатника»: Малышев, Вершинин, Горин и Паршин. Экспертиза говорит, что все три «дела» принадлежат одному из них. Кого же «разрабатывать»?
— Видать, всех по очереди, — со вздохом проговорил Фадеичев.
— Хотелось бы мне знать — почему этот дьявол с таким упорством «обрабатывает» именно институты? — проворчал себе под нос Кручинин.
— Я бы сделал засады во всех институтах. В одном из них мы его возьмём, — предложил Грачик.
Кручинин поглядел на него с нескрываемой иронией.
— Если бы вы знали, сколько в Москве институтов, то вряд ли предложили бы такой способ. — Он подумал. — Но, по-видимому, нам действительно не избежать «разработки» всех четырех «медвежатников». Шансы совершенно одинаковы в отношении каждого из них. Единственная логика, какую можно найти, — алфавит: Вершинин, Горин, Малышев, Паршин. Так и начнём. Вершинин. На нем первом — максимальное внимание. Одновременно в разработку пустить Горина. Вам, Грачик, тем временем подготовлять все возможное по Малышеву и Паршину. Дважды в день мне докладывать о ходе разработки. В экстренных случаях — прямо ко мне, не считаясь со временем, хоть с постели тащите! А конспект отработки, в виде дневничка за сутки, — ко мне на стол. Так, чтобы я мог по следам каждого из вас в точности сам пройти. Два глаза хорошо, а четыре лучше.
Оперативное совещание было, собственно говоря, уже закончено. Как всегда, возле самой двери, прямой и строгий, на кончике стула сидел дед Фадеич. Словно рассуждая сам с собой, он бормотал под нос:
— При советской власти Вершинин судился единожды, проходил по делу художественного фонда; в царское время не судился, но по всему видать, что рыло у него в пуху; работал только в Москве, значит, надо думать, москвич. Годами не мальчик, следственно…
Его рассуждения подхватил Кручинин:
— Трудно допустить, чтобы долгую жизнь человек прожил в Москве один-одинёшенек. Были же связи. Жена…
— По данным — холост, — подал голос Фадеичев.
— Жалко, а то бы мы по детям добрались… Э, не может же быть, чтобы у москвича не было в Москве сестёр, братьев, племянников, тётушек да дядюшек. Хоть какие-нибудь родственнички должны же быть! Копайте его дело, Фадеич, каждую строку, все протоколы — от первого до последнего. Ищите родственников…
Прошло несколько дней, прежде чем торжествующий Фадеичев появился в кабинете начальника с растрёпанной архивной папкой. То было дело по обвинению Вершинина Ф. И. в покушении на ограбление Государственного фонда художественных ценностей в помещении бывшего Английского клуба на Тверской улице, в Москве. На листке 112-м имелся протокол обыска в комнате, принадлежащей некоей гражданке Субботиной Екатерине Ивановне. Как было сказано в протоколе, «обыск произведён по подозрению в хранении краденых вещей брата Субботиной Екатерины Ивановны — Вершинина Федора Ивановича». Обыск был безрезультатный.
Кручинин тотчас отправил Фадеичева и Грачика по указанному адресу.
Грачик не спеша шёл по Малой Ордынке, отыскивая нужный номер. За ним, шаркая подошвами, плёлся Фадеичев. Старик ворчал себе под нос что-то о ревматизме, старости и прочих обстоятельствах, в силу которых ему пора бы давно на печку, ежели бы не его собственный беспокойный характер.
Внимание Грачика привлекла мраморная доска с золотыми буквами, укреплённая на стене маленького полутора-этажного домика с палисадничком. Грачик не мог отказать себе в удовольствии узнать, что за реликвией могла быть такая хибарка, и с удивлением прочёл, что в этом доме жил и работал великий русский драматург Александр Николаевич Островский. Грачик не поленился обойти домик вокруг. Он показался ему до смешного тесным, жалким. Да, живя здесь, драматург мог понять, что такое «Замоскворечье»!
Ребятишки с интересом глядели на франтоватого армянина, разглядывающего исторический домик, и оживлённо, перебивая друг друга, давали ему пояснения. Слово за слово — разговорились. Ребята, конечно, знали всех, кто жил в соседних домах.
— А кого вам нужно, дяденька?
— Мне-то?… Да никого не нужно, дружок. А вот дедушка ищет одного старого знакомого, — ответил Грачик, указывая на Фадеичева.
— А вон идёт бабушка Катя, она тут всех вокруг за сто лет знает, — заявил какой-то мальчик.