Похождения одного матроса
Шрифт:
«Вот только этой доброй барыни, что головой махнула, нечего опасаться. Спасибо ей!» — подумал Чайкин и стал глядеть в открытый большой иллюминатор на реку и на берег, покрытый густым зеленеющим лесом. По временам пароход шел близко к берегу, и тогда Чайкин видел высокие, стройные сосны, дубы и другие деревья, которых не знал. Довольно часто попадались и поселки, а то и одинокие бревенчатые дома в лесу.
И чем более глядел Чайкин на лес, тем задумчивее и грустнее становилось добродушное лицо его.
Он снова испытывал жуткость одиночества среди чужих людей, в чужой стороне, в которой очутился неведомо как и из которой
Чтобы размыкать его, Чайкин запел вполголоса родную песню. Но заунывный, полный тоски напев не размыкал тоски. Напротив, он пел, а голос его вздрагивал и слезы тихо катились из его глаз…
А он все пел и как будто духовно сливался с родиной и словно бы видел перед собой и родной лес, куда нередко ходил, и речонку, и почерневшие избы, и свою Пегашку, с которой он делал свое любимое мужицкое дело.
Уже темнело. То и дело на берегу светились огоньки в одиноких домах.
«И они в одиночку здесь больше живут. Не так, как у нас в России — деревнями. Здесь будто и деревень нет!» — подумал Чайкин, переставая петь.
В это время раздался у каюты звонок. Чайкин догадался, что зовут обедать. Он зажег в кенкетках свечи и, оправившись перед зеркалом, вышел из каюты, по роскошному, обитому ковром трапу поднялся в следующую палубу и вошел в ярко освещенную обеденную залу, где большой стол, сверкавший белизною белья, графинов, стаканов и рюмок, был уставлен вазами с персиками, сливами и грушами, среди которых возвышались очищенные ананасы. Лакеи-негры были во фраках и в нитяных перчатках.
Чайкин смущенно озирался вокруг. Пассажиры первого класса еще не собрались, и в зале было только несколько человек. Но вот раздался второй звонок, и публика стала собираться. Чайкин заметил, что дамы принарядились. Пока шли разговоры, Чайкин сидел в стороне и глазами искал капитана Бутса и агента по всем делам, но их, однако, не было. Прозвонил третий раз, и все стали садиться за стол. Подошел и Чайкин, но не знал, куда ему сесть.
— Вот ваше место, сэр! — указал ему старик негр. — Тут на карточке ваше имя.
Чайкин сел около пожилой дамы в черном платье, которая его остановила от игры. По другую сторону сидел высокий, рыжеватый молодой человек.
Несколько сконфуженный соседством, Чайкин сосредоточенно и серьезно ел суп.
— Вы, верно, недавно в Америке? — спросила его соседка.
— Недавно.
— То-то я сейчас же это и заметила… Вы отлично сделали, что не играли.
— Благодарю вас, что вы предупредили меня… Но кто были эти господа?
— Известные шулера из Нью-Орлеана… Они ездят на пароходах, чтобы излавливать доверчивых людей.
— Так они знали друг друга?
— Еще бы. Они компаньоны. Играли нарочно, чтобы втянуть вас в игру.
— Я раз проиграл им пятьдесят долларов! — заметил рыжий молодой человек.
— Но где же они? — спросил Чайкин.
— Остались в Майерсвиле, чтоб сесть на пароход, который пройдет сверху… Они — профессиональные шулера. Капитан — такой же капитан, как я король, а агент — такой же агент, как вы принц! — рассмеялся рыжий молодой человек. — И советую вам никогда не играть в карты с незнакомыми людьми!..
К концу обеда соседка спросила Чайкина, какой он нации, и, узнавши, что русский, обрадовалась. Она оказалась полькой и говорила по-русски. И с какою радостью оба они заговорили по-русски! После обеда они долго еще беседовали вдвоем, и Чайкин ушел спать значительно повеселевший. Ему еще два дня предстояло удовольствие говорить на родном языке, так как случайная знакомая ехала до Сан-Луиса, где имела магазин. Она рассказала Чайкину свою историю. Муж ее, механик, во что бы ни стало хотел разбогатеть, и они, имея две тысячи рублей, переселились в Нью-Йорк двадцать лет тому назад, через несколько месяцев после свадьбы. Но разбогатеть было не так-то легко, как казалось. Скоро часть денег была прожита, часть пропала в спекуляциях, и они бедовали долго, пока муж не получил наконец хорошего места на одном заводе в Нью-Йорке. Они вздохнули, зажили хорошо, но мысль сделаться богатыми не давала мужу покоя, и, когда в Калифорнии открыто было золото, муж оставил место и уехал в Сан-Франциско.
— Мужу посчастливилось, — рассказывала полька, — и он в три месяца нашел золота на сто тысяч долларов и вернулся в Нью-Йорк. Казалось бы, чего больше желать? Но человек никогда не бывает доволен. Муж построил завод и разорился дотла. Приходилось начинать все снова. А муж начинал прихварывать. Мы переехали на юг, сперва жили во Флориде, а потом в Нью-Орлеане. Опять наши дела несколько поправились… Муж заведовал мастерской пароходной компании, а сам все мечтал сделаться миллионером и вернуться домой в Варшаву. Все разные изобретения по машинной части выдумывал, бедняга, и пять лет тому назад умер… Тогда я переехала в Сан-Луис и открыла там маленький магазин дамских нарядов. Прежде я была портнихой и хорошо кроила. Знание и пригодилось. Дело пошло, и я, слава богу, живу безбедно и воспитываю двоих детей. Одно только жалко: не с кем перемолвиться на своем языке, — со вздохом прибавила полька.
— А с детьми? — спросил Чайкин.
— Они почти не говорят по-польски. Родились здесь и настоящими американцами стали. Один уж скоро собирается на завод поступить, — ему шестнадцать лет, хочет сам зарабатывать деньги, — а другой еще ходит в школу…
— А на родину вам не хочется?
— Еще как хочется!.. как уедешь?.. Дети держат… А им какая работа на родине, если они и языка не знают…
— А на побывку съездить?
— То-то хоть взглянуть на родные места да на маму… Она еще жива и все зовет приехать. Вот, бог даст, подрастет Влодек и станет на свои ноги, тогда я непременно поеду погостить домой!.. Непременно поеду!.. Сдам магазин помощнице и поеду… Да, господин Чайкин, здесь в Америке хоть и недурно, господь не оставил меня своей милостью, — а все-таки нет на свете места лучше родины. Каждого кулика к своему болоту тянет.
— Это верно. На чужбине — словно в домовине, говорят люди.
Полька глубоко вздохнула и сказала:
— В двадцать лет, что мы здесь, поневоле свыкнешься, а в первые годы сколько я слез пролила, тосковавши… И боже мой!.. Да и теперь как вспомнишь о родине, так и защемит сердце. Так, кажется, и полетела бы в Варшаву, хоть бы только глазами взглянуть на свой город…
— А вы, значит, из Варшавы сами?
— Там родилась, там выросла, там замуж вышла… Думала, что и умру там, а вышло по-иному. Видно, здесь придется помереть.