Похождения одного матроса
Шрифт:
— Беду-то свою развел… Бог наказал, бог и наградит.
— Это правильно.
— Небось руки есть… Опять наживу денег. А на те пять тысяч наплевать. Будто их не было! Верно, что ли, Вась?
— Еще бы не верно! — обрадованно ответил Чайкин. — Деньги — дело наживное.
— Сделаюсь опять капитаном. Платят капитанам хорошо.
— Хорошо?
— Очень даже.
— А например?
— Да за каждую проводку обоза пятьсот долларов можно получить.
— Отчего так много?
— Опасное дело… Сам видел, каково ездить по большой дороге. Всего бойся — и агентов и этих самых индейцев.
— И быть убитым можно?
— Это что и говорить…
— И человека убить легко?
— И это верно… Он в тебя палит, и ты в него. Бывал я с индейцами в перестрелке.
— Так отчего ты по какой другой части не займешься, Дунаев? — спросил Чайкин.
— Не могу.
— Отчего?
— Привык к своей должности.
— И не боишься?
— Чего?
— Что тебя укокошат.
— Боишься не боишься, а все думаешь: бог не выдаст, свинья не съест.
— Деньги соблазняют?
— То-то, деньги… Наживу их, тогда брошу опять дело — и сюда.
— Опять лавку?
— Опять.
В девятом часу, после легкого завтрака и кофе, Дунаев и Чайкин вышли из дома.
Очутившись на улице, они услышали тревожный звон колокола.
— Пожар! — заметил Дунаев.
Впереди и, казалось, далеко поднялось густое облако дыма, среди которого по временам вырывались огненные языки.
— Сильный пожар! Должно быть, горит внизу, на набережной или где-нибудь недалеко от пристани.
— Мне в ту сторону идти. Кстати погляжу, а то и помогу качать воду! — проговорил Чайкин.
— Не придется.
— Отчего?
— У них все паровые помпы… И пожарные у них молодцы.
Они вышли на главную улицу.
Мимо них пронеслись пожарные одной из частей города. Действительно, они глядели молодцами.
На одной из рессорных телег с пожарными инструментами, среди людей в форме и с металлическими шлемами на головах сидел господин в статском платье, в цилиндре.
— Это кто? — полюбопытствовал Чайкин.
— Должно быть, газетчик.
— Зачем?
— Чтобы описать, значит, какой пожар, сколько убытку… и завтра или сегодня в газету… публика все и узнает… Однако мне здесь надо свернуть… Так обедаем вместе?
— Вместе.
— А после обеда я тебя провожу на пароход… А скучно без тебя будет! — неожиданно прибавил Дунаев.
— И мне скучно, — свой, российский… Теперь уж мне на ферме не увидать российского человека.
— Когда небось приедешь сюда… А здесь есть русские… Один портной тоже бежал с судна…
— Матрос?
— Нет. Крепостной был взят одним лейтенантом в плавание заместо камардина… Убежал… Хорошо теперь живет… И женился на чешке… Есть еще один русский из духовного звания… из Соловков бежал… Ужо я тебе их адресы на случай дам… Еще двое сталоверов… из-за веры своей сюда прибыли. А поляков да жидов порядочно-таки. Только с жидами лучше не связывайся! — прибавил Дунаев.
Они разошлись. Дунаев пошел в контору наниматься в возчики, а Чайкин продолжал путь, направляясь к нижней части города, к набережной, недалеко от которой жил Абрамсон.
2
Чем ближе подходил Чайкин к месту пожара, тем больше видел людей, спешивших туда. Охваченный общим возбуждением, прибавил и он шагу.
Через полчаса Чайкин уже спускался к набережной и скоро пришел к месту пожара.
Зрелище было ужасное.
Огромный пятиэтажный дом был охвачен дымом и пламенем, вырывавшимся из крыши, уже частью разобранной, и из окон. Раздался треск проваливающихся потолков и балок. Взрывались бочки со спиртом и вином в нижнем этаже, в котором помещался ресторан… Из-за ветра, дувшего с моря и помогавшего пожару, было почти невозможно отстоять дом. Пожарные с закопченными лицами быстро спускались с крыши по огромным приставленным лестницам. Над домом была такая масса огня, что оставаться там было невозможно.
Несколько паровых помп и ручных помп, привезенных с военных судов, стоявших на рейде, выбрасывали массу воды на горевший дом, сосредоточивая воду на более пылавших местах, но огонь не поддавался воде… На минуту пламя исчезало под густыми клубами дыма и снова вырывалось с еще большею силою.
Кучи имущества, которое успели спасти или выкинуть из окон, грудами лежали на набережной. Около пожитков стояли полуодетые жильцы и жилицы горевшего дома. Тут же были и маленькие дети.
— Хорошо, что все спаслись! — проговорил кто-то в толпе около Чайкина.
Но в эту самую минуту раздался чей-то раздирающий душу вопль. Из толпы выбежала бледная как смерть молодая женщина и, указывая на окно в верхнем этаже, крикнула:
— Моя девочка… Там моя девочка… Спасите!
Толпа замерла.
— Где ваша девочка? — спросил один из пожарных.
Молодая женщина, обезумевшая от ужаса, показывала вздрагивающей рукой на крайнее окно пятого этажа…
— Она спала… Ее забыли… Пустите меня… Я поднимусь за ней…
И она ринулась к лестнице.
Но ее удержали.
— Вы идете на верную смерть… Спасти невозможно.
Молодая женщина вскрикнула и упала без чувств.
— Девочка, верно, уж погибла! — проговорил кто-то около Чайкина.
— Огонь сейчас вырвется над этим окном… Он рядом.
— Она жива! Она у окна! — раздался чей-то голос.
Чайкин поднял голову и увидал у окна ребенка, беспомощно простирающего руки.
Вопль ужаса вырвался у толпы.
Но никто не решался подняться по лестнице, приставленной к этому окну. Огонь, вырывавшийся из окон, и густой дым, казалось, делали невозможной всякую попытку. Смельчак, который решится полезть, или сгорит, или задохнется в дыму.
И пожарные отвернулись от окна.
— Поздно! — раздался голос брандмайора.
Великая жалость охватила Чайкина при виде ребенка. Какая-то волна прилила к его сердцу, и в то же мгновение он решил не столько умом, сколько силою чувства, спасти малютку.
И это внезапное решение словно бы окрылило его и придало ему мужества и ту веру, которые и делают людей способными на геройские подвиги во имя любви к ближнему.
Словно бы какая-то посторонняя сила, которой сопротивляться было невозможно, выкинула Чайкина из толпы вперед.