Похоже на любовь
Шрифт:
– Я справлюсь. Они же должны понимать, что каждому может понадобиться чужое участие, – ответила Мария Дмитриевна.
– Вы никогда не совершали обгон по встречной полосе перед крутым поворотом, – вдруг спросил Андрей Николаевич, внимательно глядя ей в глаза.
– Нет, – пожала плечами Мария Дмитриевна, – я вообще не вожу машину.
Андрей Николаевич покачал головой, посмотрел на наручные часы и поднял указательный палец.
Зазвенел звонок.
Немножечко обеспокоенная печальной речью директора Мария Дмитриевна вошла в класс и, как обычно, приветливо улыбнулась. На миг ей пришлось задержаться возле дверей, в прямоугольнике нестерпимо яркого солнечного света, падавшего сквозь окно. Этот свет резал глаза, но и сквозь прищуренные веки Мария Дмитриевна видела сорок лиц перед собой и ровно в два раза больше внимательных глаз, распахнутых перед ней, как поднятая выстрелом с поля грачиная стая.
Отвернувшись от прямого света, Мария Дмитриевна подошла к доске, возле которой привычно пахло мелом и мокрой тряпкой, и повернулась к ученикам спиной.
Тут же по классу прокатился легкий шепоток, но Мария Дмитриевна сдержалась и не повернула головы, а лишь подумала, не слишком ли коротка у нее юбка. Только на слове «падшим» ее рука неожиданно замедлилась, чуть не поддавшись неожиданному соблазну написать иное: «павшим». Подчеркнув написанную фразу жирной чертой, она набрала в грудь побольше воздуха, и лишь тогда обратила к ученикам свое лицо, чувствуя, что очень многое хочет им сказать, но зная, что самое главное сказать должны они.
– Нам осталось мало времени провести вместе, – начала Мария Дмитриевна, внимательно вглядываясь в лица перед собой. Ученики сидели спокойно, как серые прибрежные камни во время штиля. Только один алый ротик сложился в цветочек, а бойкие глазки над ним скосились в сторону раскрытого окна.
– Да, Настенька! Ты бы и сейчас упорхнула бы, – подумала Мария Дмитриевна про эту девушку, и продолжила.
– И я хотела бы сегодня поговорить с вами и выслушать ваше мнение о том, что является предметом художественной литературы, и как она может влиять на жизнь людей. Когда-то мы с этого начали наше знакомство. Я надеюсь, что теперь, через несколько лет занятий, мы можем говорить об этом более ответственно.
Повисла тишина, которую нарушил звонкий удар по мячу во дворе, а после него уже заскрипели стулья и зашелестели тетради. Это был обычный шум, перед тем, как ученики признаются в незнании ответа, но в этот раз ответ нашелся. Не ответ, конечно, а просто мнение, подслушанное, чужое, но пригодное для борьбы.
– Некоторые просвещенные умы, впрочем, принадлежавшие часто самим писателям, что позволяет подозревать определенную подтасовку результата, считали, что предметом художественной литературы является человек с точки зрения нравственности. А поскольку нравственность – понятие относительное, то эти люди истратили бумаги намного больше, чем их коллеги – врачи и естествоиспытатели. Последних я с большим для них уважением хотел бы назвать естествопытателями.
Володя Усачев, очень уверенный в себе молодой человек в модных очках, из-под которых холодно и прямо смотрели на Марию Дмитриевну глаза юного банкира, произнес эти три предложения и захлопнул тетрадь перед собой, как будто считал вопрос закрытым.
Несколько дней спустя Мария Дмитриевна все еще вспоминала этот урок и проклинала себя за то, что попалась на такую нехитрую наживку: «нравственность понятие относительное». Но именно эти слова неповоротливого во всех случаях, когда дело не касалось шахмат, математики или финансов Усачева, мгновенно заставили вспыхнуть Марию Дмитриевну и вступить в дискуссию, если, конечно, произошедшее можно назвать дискуссией.
Большинство учеников в это время смотрели в сторону говорившего Усачева. Чтобы привлечь их внимание, Мария Дмитриевна спросила его, в чем именно заключается относительность нравственности, ожидая услышать в ответ набор цитат из Альберта Камю.
– Только в позиции тех, кто о ней говорит, – подумав, ответил Усачев. – Сытые и голодные, нормальные и голубые. С точки зрения физиологии голубой – больной человек, животное, не пригодное к размножению. А с точки зрения современной бесполой морали – пусть живет и участвует в выборах, по сути, в том же отборе. Голодный опять же лучше работает, а сытый спит крепче, и во сне его легче убить. А мы все переживаем, что в Африке дети голодают. Эта Африка нас и съест, когда проголодается. Нас – я имею в виду Европу.
Ученики одобрительно загудели, и чем дольше молчала Мария Дмитриевна, тем громче становилось это гудение.
– Верно, – сказала Мария Дмитриевна, улыбнувшись. И улыбнулась еще раз, увидев, что Усачев удивленно нахмурился, а сидящий через несколько голов за ним Артем Шутов наконец-то поднял голову и посмотрел в затылок Усачеву своими серо-зелеными, наглыми глазами. «С такими глазами можно только родиться. Это как врожденный порок сердца» – подумала Мария Дмитриевна про Артема, про Наденьку и всех других девушек, которых молва связывала с его именем.
– Верно, – повторила она и добавила, – это верно, как и то, что существуют пороки, безусловно осуждаемые всеми, во все времена.
– Если вы имеете в виду воровство, проституцию, убийства, ложь и прочее, то и с этим можно поспорить.
– Нет! – ответила Мария Дмитриевна Усачеву, но не глядя на Усачева. – Я говорю о тех случаях, когда подобные отвергают себе подобных.
Усачев задумался и рассудительно произнес, что не много примеров этому можно найти в школьном курсе литературы.
– Об этом поговорим чуть позже. А сейчас давайте вспомним самые яркие примеры участия одних людей в судьбах других, – обратилась Мария Дмитриевна ко всем ученикам.
– Соня Мармеладова, – сказал кто-то.
– Катюша Маслова, – донеслось из угла.
– Дед Мазай и зайцы, – крикнул Усачев и завертел головой, чтобы удостовериться в улыбках одноклассников.
– Ну, ты еще про дядю Степу скажи, – сердито прошептала в его сторону Настя.
Мария Дмитриевна с трудом подавила в себе желание заткнуть уши руками, чтобы не слышать этих уродливых слов.
Она подняла руку и так властно, как только могла, произнесла:
– Не надо кощунствовать!
У нее получилось. Шум стих, но…
– Роман Раскольников убил старуху, которая дала ему деньги, – громко и внятно произнес Артем.
Свои руки он держал под столом, и выражение лица у него было задумчивым и надменным, как будто он примерял себя на место Раскольникова, а под столом у него был спрятан топор.
– Ну, уж и участие! – повернулась и к нему Настя.
– А почему нет? – воскликнул Усачев, – он просто ускорил естественный ход вещей.