Поиграем, мышка?
Шрифт:
— Это возможно? — прищуриваюсь. Не могу представить, что нужно сделать, чтобы такой сильный куард, как Юргар не почувствовал вмешательства в свой разум.
— Насколько я понял из записей Виддо, установленный в состоянии беспамятства, этот блок не ощущается даже самим носителем. Он много экспериментировал с мозгами заключенных куардов. чтобы добиться такого результата.
Вот, значит, как? А раньше мне об этом доложить не могли? Что это? Непростительная халатность, или расчет?
— Почему у меня нет сведений об этих экспериментах? — интересуюсь нарочито спокойно, чувствуя, как все сильнее закипает внутри гнев. Как он гранитной плитой придавливая волю всех моих подданных, присутствующих в комнате.
Понимаю, что сам виноват не вникнув в тот отчет достаточно, чтобы копнуть глубже. Что не вспомнил о нем потом, когда вернулся в Ильмондар спустя почти две недели. Но и Кэмшед мог предоставить мне более подробную информацию, вместо скупого отчета в тот момент, когда я явно не мог уделить внимание изучению этого вопроса.
— Прошу прощения, маликсар. Мое упущение. Порой я забываю, что ты не похож на своего отца. Он редко интересовался аспектами работы разведки и службы безопасности столь же детально, как ты порой, — покаянно опускает голову Кэмшед. — Я предоставлю всю имеющуюся информацию сегодня же.
— Очень на это рассчитываю, — роняю холодно. Киваю на Юргара. — Его в военный госпиталь. Если сбежит, шкуры со всех спущу. Надеюсь мы друга поняли, сай Кэмшед?
— Конечно, маликсар, — кланяется мой безопасник.
Посверлив его склоненную спину внимательным взглядом еще пару секунд, я выхожу из допросной.
Мне позарез нужна сейчас Мишель. Только ей под силу унять эту сверлящую боль в моих мозгах.
ГЛАВА 57
Мишель
Как хорошо проснуться утром под нежное и мелодичное пение птиц за окном и вдохнуть полной грудью пьянящий воздух, ненавязчиво наполненный сладковато-пряными ароматами цветов. А потом с удовольствием потянуться в ворохе шелковых простыней, чувствуя во всем теле приятную ломоту и удовлетворенную сытость. И позволить себе просто поваляться в кровати, наслаждаясь всем этим.
Не знаю еще, как я приживусь в Лайтази, но дворец Шада мне уже нравится. По крайней мере то, что я успела увидеть. Не считая оленеглазую Ясмину, конечно. Но о ней думать не желаю. Хоть я и собственница, как оказалось, но мужу хочу верить.
Лучше подумаю о нем самом. Вот как в такого котяру обаятельного не влюбиться? Как сохранить трезвую голову, если от одного лишь прикосновения ласковых сильных рук, от его бархатного голоса, от властной нежности, я таю, как мороженка на палочке. И растекаюсь сиропной лужей.
Никогда раньше такого не испытывала. И сейчас немного страшновато. Пугает эта эмоциональная зависимость от него. Тот, кто настолько глубоко пробрался под кожу, и ранить может так, как никто другой.
Это надо же было так попасть.
Я столько лет сторонилась этого. Сторонилась людей, глубоких чувств. Старалась не привязываться ни к кому. Не питать ложных иллюзий...
Все равно очередной «папа» скоро маме наскучит и будет выпровожен из нашей жизни. Все равно с новым классом и друзьями придется расстаться, когда мать выйдет замуж за нового «самого-самого» и переедет к нему вместе со мной. Все равно... самый близкий и родной человек умрет, и ты будешь единственной, кто его искренне оплакивает.
Так... Что-то мои мысли не туда пошли. Вот зачем начала об этом думать, снова все вспоминать. Теперь вот даже плакать хочется. Слишком больно мне было тогда. И больно до сих пор.
Но если вдуматься. Именно смерть Геры что-то сломала во мне. Какую-то важную деталь. Брат всегда был моим якорем. Буфером между мной и реальностью. Мной и мамой. Мной и людьми вообще. Не стало его, и меня оторвало с корнями. А назад укоренить никто так и не смог.
Мама даже не пыталась. Я не уверена, поняла ли она вообще, как сильно меня травмировала потеря старшего брата. И как ранили ее безразличие и моральная черствость. Думаю, она списала мою прогрессирующую замкнутость на пресловутый пубертатный период. Периодически читала мне лекции о том, как надо жить, и считала, что этим свой материнский долг передо мной выполнила. Может, и выполнила.
Как там? Одета, накормлена, не бьют, значит, все в порядке. Глупо ожидать от людей того, чего они дать попросту не могут. Ну неспособна была моя мать дать мне чувство близости и родства. Ну вот такая она. Не умеющая дарить душевное тепло. Не самый худший вариант, если объективно рассудить. Ведь бывает и хуже, да.
А я со временем и перестала от нее этого хотеть. Как и от других.
Так оторванной и жила.
Пока не встретила Шада.
А теперь он пытается укоренить меня в своем мире. В своей жизни. И сам в моей стремительно укореняется.
И да, это пугает. Но и радует. Заставляет чувствовать себя более живой. И нужной, наверное.
Так может, не стоит бороться со всем этим? Может... позволить себе открыться этой близости, этим чувствам? Признать их наконец. Пока не давая определений... просто чувствовать. И жить.
Вздохнув, переворачиваюсь на живот, обнимая подушку. Она пахнет Шадом.
Внизу живота сладко сжимается.
И тут я слышу тихий нерешительный стук.
Повернув голову, замечаю на пороге распахнутой с ночи двери невысокую женскую фигуру. Суматошно закутавшись в простыню, сажусь в кровати, настороженно и слегка раздраженно смотря на нарушительницу моего уединения. И тут же сама себя мысленно одергиваю.
Это ведь, скорее всего, служанка. А у них наверняка свои предписания о том, куда и когда можно входить. И как служить.
Нечего злиться за вторжение. Надо сначала разобраться.
— Светлого вам дня, малика, — кланяется незнакомка. — Простите, если помешала. Меня зовут Марали, мне выпала большая честь служить вам. Желаете, чтобы я приготовила для вас купальни?
Действительно служанка. Притом доверенная и проверенная, если имеет сюда доступ. Так ведь получается из Шадовых слов?