Поиск-80: Приключения. Фантастика
Шрифт:
Когда сопровождаемый одним из помощников Омельчука Николай Константинович вышел из лифта и направился к выходу, его негромко окликнули:
— Товарищ Чадов.
Николай Константинович повернул голову и узнал Фокича. Тот стоял в затемненном углу вестибюля.
— На два слова, если можно…
— Вы идите, — сказал Чадов помощнику, — открывайте лабораторию, я скоро подойду… Здравствуй, Фокич! Здравствуй, милый! — он крепко пожал руку коренастому мужчине в полупальто и мохнатой шапке.
— Здравствуйте, Николай Константинович… Извините меня, охочусь за вами… Каморка-то наша в порядке. У меня там свой ход, через люк, если помните, — Фокич торопился, боялся, возможно, чтобы не увидели их вместе. — И энергию давно я снова врубил. И прочее — в ажуре. Рядовому электрику, сами знаете, все двери открыты…
Ничуть не походил Фокич на сбившегося с пути человека. Постарел, правда. Седина брови клюнула. Но взгляд был прежним — сметливым и твердым.
— Приходи минут через десять, — сказал Чадов. — Там никто не помешает.
…Долго, словно в прежние годы, светилось в ту ночь окно бывшей трансформаторной.
Омельчук машину водить умел. Проскочив по улицам просыпающегося города, они вывернули на автостраду, и стрелка спидометра заколебалась у отметки «150». Нажав поочередно на три кнопки у левого края приборной доски, Василий Игоревич отпустил руль.
— Теперь хоть до Тихого океана лети, к баранке можно не притрагиваться, — сказал он. — Эту штуковину твою, Николай, ценю я, кажется, больше всех остальных.
«Эх ты, побочный мыслитель! — вертелось на языке у Чадова. — Да эта «штуковина», вполне возможно, раньше бы появилась, если бы ты людей уважал и лабораторию не прихлопнул…»
Обычные дорожные столбики были снабжены миниатюрными передатчиками информации, и те работали в неразрывной связи с компактным устройством, смонтированным на крыше машины. «Автошофер» исправно высчитывал самую выгодную скорость, регламентировал обгон, если он был необходим, делал поправки на погодные условия, чутко реагировал на возникающие препятствия, плавно вел машину по самым крутым виражам шоссе. Словом, в дальних рейсах полностью освобождал шофера от нервотрепки и свел на нет аварийность.
— Видишь ли, Коля, — Омельчук решил, что настал момент выложить карты на стол, — я сознаю, что завод наш ты перерос, и сюда тебя калачом не заманишь. Но ради прежней дружбы… Понимаешь, выпускать нашему заводу-красавцу машины без твоей автоматики — это же телегу выпускать, это же курам на смех… А в проекте, понимаешь, заложено не было. Поздновато схватились… Вникни, пожалуйста, помозгуй. Может, без больших переделок все-таки внедрим? В долгу, понимаешь, никогда не останусь…
Чадов промолчал.
— Неужели ты в обиде на прошлое? — осторожно спросил Омельчук.
— Я не в обиде, Василий, — ответил Чадов, — я спать хочу.
— Кто-нибудь помешал?! Шумели в гостинице?
— А-а! — Чадов неопределенно пошевелил рукой. — Суета сует… — И, склонив голову к плечу, тут же уснул, сладко похрапывая.
Оставив сонного Чадова в жаркой избе (он наотрез отказался рыбачить и завалился на покрытую собачьими шкурами лежанку), Омельчук в сопровождении егеря — горбоносого старика с окладистой бородой — вырулил на середину заснеженного, как бы в ладонях гор застывшего озера.
— Гляди, значит, — сказал егерь. — Эти три лунки вчерась долблены и мормошены. Тут еще с ледостава добрый окунь балует. А в тех подале — опять окунь. Но и хозяин проворачивается. Без него, сам понимаешь, уха пресна.
Хозяином егерь называл ерша. Он тут и впрямь на хозяина походил — тупомордый, с бульдожьей хваткой, увесистый. До двухсот граммов экземпляры попадались.
— Ну, я пойду. Рыбачь на здоровье, — сказал егерь и наладился было возвращаться в избу, но вспомнил: — А чемоданишко-то его не прихватить?
Саквояж Чадова остался на заднем сиденье автомашины, его забыли внести в дом.
— Обойдется, храпун несчастный, — пробурчал Омельчук, разбивая и выгребая шабалкой намерзший лед. — К обеду приеду и привезу. А ты закуску готовь — огурчики, грибочки, чтоб ни уровне мировых стандартов!
Егерь кивнул и, загребая пимами снег, пошел к берегу.
Поклевка была жесткой, и первый окунь, шириной с ладонь, лениво заперевертывался возле лунки, наворачивая на себя свежий снежок, как сахарную пудру.
Второй окунь и третий легли на лед. Василий Игоревич вошел в азарт. И мысли замелькали веселые: обязательно согласится Николай Константинович. Ведь он как дите малое, если увлечется, удержу не знает. Чего-нибудь да придумает. Тогда гора с плеч…
На время клев затих, и Омельчуку вдруг захотелось посмотреть, что захватил с собой на рыбалку Николай Константинович, наверняка какую-нибудь ерунду, и будет повод лишний раз пошутить. А добрая шутка — ох как располагает.
Омельчук аккуратно положил удочку у края лунки — на самолов — и, поднявшись с раскладного стула, подошел к машине. Саквояж Чадова был самым обычным, коричневого цвета, с двумя застежками, а внутри, вместо подкладки, тонкая, из светлых металлических нитей сплетенная ткань. «Ишь ты, заграничная, что ли?» — подумал Василий Игоревич, разглядывая подкладку. Сверху лежал сверток, Омельчук развернул его. Там были два бутерброда — с колбасой и сыром.
Весьма похоже на Чадова — два бутербродика на весь день.
Лежала еще толстая книжка с закладками. «Их бесконечно сложный мир», — прочел Омельчук название и от души рассмеялся: «Вот ведь чем тешатся Чадушки-ладушки, мир у них, у талантливых, бесконечно сложный». Но книжка оказалась про зверей, птиц и насекомых. Омельчук поморщился и отложил книжку в сторону.
На дне саквояжа лежала завернутая в хрустящую гастрономическую бумагу то ли толстая колбаса, то ли бутылка шампанского. Тут боковым зрением Василий Игоревич заметил, как шевельнулся, задергался сторожок удочки, и опрометью кинулся к лунке…