Поиск-87: Приключения. Фантастика
Шрифт:
Гущин крепко запомнил эти слова.
В тот день они шли с Берестом по лесу. Лес выходил прямо на обрывистый берег, и они брели среди чешуйчатых сосновых стволов вдоль обрыва.
— Федор меня волнует, — сказал угрюмо Валерий Рафаилович, срубая верхушку разлапистого куста ивана-да-марьи. — Слишком уж послушен. А души за этим послушанием не чувствуется. И знаю я, что в любой момент от этой сверхпослушности камня на камне не останется. Может, мы его не так воспитываем, а?
— Не знаю, — честно сознался профессор. — Иногда мне кажется, что и нет вовсе такой науки, педагогики. Выдумал ее кто-то когда-то, а мы признаться себе боимся, что нет ее. В хорошей науке сходные эксперименты дают сравнимые результаты. А у нас… И слава богу, что не дают! Кому нужны миллионы безликих, выдрессированных паинек?! — Берест задумчиво жевал травинку. — Не важно, брат, наука это или не наука, а работать надо. Нельзя, брат, не работать.
— Нет, Паша, ты меня неправильно понял! Я говорил о том, что хоть мы-то, воспитатели, должны знать, кого мы воспитываем. Знай я, кем был в первой жизни тот же Федька, я бы видел, чего от него можно ожидать, от чего его уберечь надо. Вот ты-то ведь знаешь!
— Я-то знаю! Но, брат, извини, больше того набора рекомендаций и предостережений, который изложен в его учетной карточке, я открыть тебе не могу. Сам знаешь правила.
Правила Гущину были известны. Воспитанники Интерната не знали своих настоящих имен. Не знали их ни преподаватели, ни «дядьки», ни один живой человек, кроме разве самого Береста, хранившего личные дела в огромном старомодном сейфе, который загромождал угол его кабинета. Тайна имени сохранялась строго во всех инстанциях. Совет утверждал список кандидатов на Реанимацию. Клонирование происходило выборочно, по жребию, так что реаниматоры не имели ни малейшего представления, кого они оживляют.
Гущина в глубине души оскорбляло недоверие Береста. Но все хитроумные, как ему казалось, ходы разбивались о неизменный ответ:
— А разве ты сможешь поручиться, что никогда в жизни, н и п р и к а к и х о б с т о я т е л ь с т в а х, не раскроешь тому же Федору тайну его первого имени?
— А сам ты за себя можешь поручиться? — обижался Гущин.
— И я не могу. Но ведь кто-то должен хранить тайны! Так что придется тебе, брат, продолжать работать по старинке, на ощупь.
Оба долго молчали. Потом Валерий Рафаилович сказал:
— Придется. Только знаешь что, Паша… Дай-ка ты мне четыре выходных, на родину слетать. Мать проведаю. А главное — хочется мне Федору Урал показать. А то на Луне бывал парень, на дачу в Болгарию ездил, по Средиземноморью их прошлым летом возили, а на Урале не бывал. Куда это годится? Доверишь?
— Вот и договорились! — обрадовался Берест. — Забирай Федора. Да, передай от меня привет Марии Александровне!
— Паша, а может, и ты с нами? Мама всегда тебе рада!
— Да куда я от этого пацанья денусь?!
И в этот момент они наткнулись на избитого Федора, который метелил безо всякой пощады своего закадычного дружка Франсуа Жобера.
Бесшумно работали двигатели таксомотора. Валерий Рафаилович сидел перед пультом и разворачивал сверток с сандвичами.
— Федя, достань у меня из портфеля термос!
— Пожалуйста, дядя Валера!
— Сейчас кофейку горячего трахнем. — Гущин раскрыл термос и разлил кофе в три пластмассовых стаканчика.
— А третий для кого? — удивился мальчик.
— Для автопилота. Хотя боюсь — он откажется.
Федор поморщился.
— Не разыгрывайте меня, дядя Валера, я не маленький, знаю, что роботы кофе не пьют. И вообще… — мальчик демонстративно отодвинул свой стакан. — Мы же недавно обедали! — Он прилип носом к стеклу и стал смотреть вниз. — Не хочу я вашего кофе и ваших бутербродов! Сыт.
— Э-э, дружок, — прищурился Валерий Рафаилович. — Ты думаешь, что это просто сандвичи и кофе, от которых можно вот так, запросто, отказаться? Нет, это обычай. Ты же знаешь, я когда-то служил в Звездном Авангарде. Это не занесено в устав, об этом не говорят по «видео», но все-таки обычай существует. В память об экипаже «Витязя». В память о тех, кто не вернулся. В любой поездке съешь корку хлеба за погибших от голода астронавтов. Вот так-то, дружок! А автопилот… Он наш парень, бродяга. Ему тоже надо предложить.
Федор взял бутерброд.
— Дядя Валера, а что с ними было, с теми, которые на «Витязе»?
— Подвиг, Федя. Многие на Земле обязаны им жизнью! — Гущин помолчал и добавил осторожно: — А ты хочешь быть астронавтом?
— Нет, — помолчав, ответил мальчик. — Я буду астрофизиком! Нужно научиться гасить звезды!
Валерий Рафаилович чуть не подавился.
— Гасить звезды? Почему именно гасить?
— Потому что из-за них погиб мой отец! Я знаю, дядя Валера, звезды надо гасить!
Гущин долго молчал. Потом сказал твердо и убежденно:
— Вряд ли твой отец, Федя, одобрил бы эти слова. Я не знал его лично, но он любил эти самые звезды. Иначе он бы не стал астронавтом.
А под крылом таксомотора уже проплывал уральский город Кунгур.
Машина приземлилась на лужайке в полутора километрах от села со странным и симпатичным названием Лисенята. Мальчик выпрыгнул на шелковистую мураву, а Гущин задержался, чтобы нажать большую белую кнопку с надписью «Благодарность автопилоту».
Потом вышел и он. Таксомотор снялся с травы и, покачав на прощание крыльями, полетел куда-то на запад, наверное, по новому вызову.
Они шли сначала по лугу, потом — по узенькому деревянному мостику через ручей, потом ступили в березовую рощу. Молчали. Говорить было незачем. Единственным словом, которое сказал Федя спутнику, было: «Ого!» И «ого» это относилось не к Валерию Рафаиловичу, а к толстому серьезному роботу, который тащил на веревке упирающуюся козу. Коза трясла рогами, звенела колокольчиком и мерзким голосом тянула нескончаемое «Ме-е-е-е». Робот игнорировал козьи протесты и самозабвенно волок ее промеж тощих березок.