Поиск-88: Приключения. Фантастика
Шрифт:
— Черт возьми, почему ты, а не я повстречался с ирландцем?!
— Ах, синее море, фрегат «Черуэлл»?.. — Не скажу, чтобы в этот момент я испытывал злорадство — вовсе нет. Просто вздохнул облегченно (слегка облегченно), хотя и постарался не выпускать вздох наружу, дабы Арлекину не подумалось, будто я в какой-то мере оправдываю себя. Да, я вспоминал о старом товарище, но мимоходом, урывками, на ходу — попробуй соберись с силами хотя бы для розыскных писем. И Арлекин покинул Англию, не позаботившись об адресе ирландца и не оставив свой. Положим, время другое и другие заботы. Война — к чему загадывать о встречах, если неведом завтрашний день? И все-таки, как
— Думаю, можно попытаться разыскать О’Греди, а, Федя?
— Зачем пытаться? — усмехнулся я. — Взять и написать. Об адресе я позаботился.
— Ну?! — Он перевернулся на живот и, ей-ей, взглянул на меня с немым обожанием.
— Вот тебе и «ну»!.. Потому и встретились через сорок лет.
— Думаешь? — Теперь он смотрел на меня, скорее, с любопытством. — А может, не слишком хотели встретиться? А вот теперь поняли, что себя обокрали.
— Кстати, что ты делал в тот вечер на Хаймаркет? — Я резко «переложил руль» и поспешил увести разговор с опасного фарватера: в его «может» виделась прежде всего моя вина. — Помнишь, я налетел на тебя, когда бравый капитан-лейтенант брел в гордом одиночестве к Пикадилли, и так удивился встрече, что с великим трудом вытащил собственный язык из собственного горла!
— Разве вспомнишь, Федяка? — усмехнулся Владимир. — Допустим, хотел попасть в театр, жаждал одиночества в темном зале, а ты налетел, пристал с расспросами — душа на дыбы встала!
— Что — душа... Душа, как сказал поэт, грустит о небесах, а мы, мил друг, пока, слава богу, топчем грешную землю.
— «Топчем землю», Федя, — пустые слова. Лихие немного, но бессмысленные. Зачем ее топтать? На ней жить нужно, ходить — бережно. Земля столько вытерпела, столько всего... Для нас с тобой война кончилась сорок лет назад, а землю, Федя, все еще ковыряют железом и динамитом.
— Алексеич, — взмолился я, — ну чего ты на меня навалился?! Я всего лишь конторский служащий!
— А землю, Федя, в основном конторские мудрецы и гадят. Не хлеборобы же. Словом, отношу я твою словесную браваду на счет старческой лихости, которой хотел ты, Адеса-мама, блеснуть перед постаревшим Арлекином.
— Не будем уточнять, будем собираться. Заболтались, а глянь на обрыв, это не Красотуля высматривает абреков?
— Она... Хотела сразу со мной на берег, как узнала в конторе, кто ошвартовался в здешней гавани, да я не пустил к морю старушку. Сначала, сказал, мы одни побеседуем за жизнь. Вдруг, говорю, сцепимся, как Лопес и Бонифаций. Отпустила... Поиграть. Давай, старпом, собирай шмутки.
— Будем собираться, капитан, — я потянулся за одеждой.
Красотуля с улыбкой наблюдала, как мы пыхтим, одолевая подъем. Конечно, она лишь отдаленно напоминала прежнюю Красотулю нашей молодости, но ведь и мы... У нее хоть глаза остались прежними, как инжир с того куста, возле которого состоялось знакомство. Этими огромными да черными глазищами она долго и тщательно разглядывала меня. И как разглядывала!.. Заглядывала в прошлое? Молодость искала, надеялась увидеть отблески давно прошедшей новогодней ночи, а в них — большетрубый буксир, меня, помятого и забинтованного до маковки, а рядом, в той же тесной каютке, разлюбезного Арлекина и себя в костюме Пьеро? Кто знает... Может, видела только Володьку, встали перед ней страшные военные годы, дни и месяцы ожиданий, молчаливый эфир, когда ни тире ни точки от ее Арлекина, тонувшего в очередной раз где-то в Атлантике...
Наконец она вздохнула:
— Господи, какие вы оба старые да плешивые!..
— Да?! — подбоченился я. — А мне кажется, что я еще парень хоть куда!
— К своему привыкла, Федя, — не замечаю, а на тебя взглянула и поняла, как много убежало воды из наших бабьих глаз в ваши моря.
— Вот-вот, Адес-са-мама, синий океан! Потому и солоно море, что глаза ваши постоянно на мокром месте! — поддразнил муж.
Она погладила его плечо и ничего не сказала.
...Девять раз тонул и девять раз выплывал, чтобы на склоне лет подставить плечо любимой ладони... Как не позавидуешь? И как не вспомнишь то далекое счастливое время?
— Когда ты превратился в Арлекина, ее глаза были на сухом месте. Еще бы! Помните, други? — и я пропел как мог:
Любой бичо, любой пацан во всех портах Володьку знал, И повторял Сухум-Батум: «Воло-о-одька!» А он хотя и Арлекин, но в море выводил буксир И приводил хоть в шторм, хоть в штиль, Хоть в порт Сухум, хоть в порт Батум, Воло-о-одька!— Федя, неужели помнишь всю целиком?! — всплеснула руками Красотуля, быстро взглянув на мужа.
— Ку-уда мне — дырявая память! Разве еще вот это:
Хотя и звался Арлекин, но морю верен до седин, А значит, вам Сухум-Батум, Воло-о-одька! Наш Арлекин — силен мужик! И в Сочах пляс, и в Поти крик, И веселится Геленджик, и Туапсе не ест, не спит, А ждет — придет Воло-о-одька!— И в Сочах пляс! Не ест, не спит!.. — расхохотался Арлекин, по-старому, «по-арлекиньи», допел, переиначив: — А ждет — придет Красо-о-отка!.. То есть Красотуля — рекомендую! — и поцеловал жену.
Она подхватила нас под руки и в который раз вздохнула:
— Когда ж это было, чтоб «в Сочах пляс»? В прошлом веке, наверное. А в этом, старички, накормлю вас сейчас, напою, и уснете вы, диды, и приснятся вам...
— ...коты Лопес и Бонифаций, — закончил я.
— После нынешних воспоминаний, скорее, — Сэр Тоби, — поправил Владимир, после чего мы замолчали надолго, переполненные своим, что высвободил и снова заставил прожить сегодняшний день.
Тропинка свернула в яблоневые посадки.
Старые да плешивые... Она права. Поскрипывает в суставах и пояснице «морская соль», побаливает там и сям — в местах, где терзали тело осколки, пули, рваное железо родных кораблей, на которое часто швыряла дура-война...
Обрывы налились закатной краснотой. Тишина спадала с небес на море и сухую крымскую землю. За спиной снова грянуло:
...р-ребята, ребята, сюда мы бег-гали когда-то, когда-то, Глаза сверкали, к-как-к аг-гаты, агаты, агаты-ы, И на щека-а-ах игра-ала крофффь!..