Поиск-88: Приключения. Фантастика
Шрифт:
Только со временем Семен понял, что в сухие и морозные иркутские зимы он все чаще вспоминает речку Крестовую или Срединный хребет — иссиня-черный, иззубренный, с голубоватыми языками снежников. Там была настоящая жизнь, а городская зима — лишь ожидание этой жизни. Да и друзья — если по большому счету говорить-то — все на Камчатке остались. И первая женщина — молодая еще, крепкая, злая и на все согласная, и первая девушка — с отчаянными глазами, вздрагивающими уголками губ, — они тоже остались на Камчатке, в северном поселке Тигиле, ходят там по дощатым тротуарам, прячут лица от пурги... И надо быть рядом с ними, чтобы не встретились случайно, не обожглись друг о друга.
И он остался. Сперва на базе полевой партии — подремонтировать аппаратуру, подшаманить
И, когда грянула реорганизация (Камчатская партия Иркутского геофизического треста по приказу Мингео СССР отныне подчинялась Камчатскому геофизическому управлению) и началась драка за места в штатном расписании, потому что проигравший лишался всего — и заработанных северных надбавок, и камчатского коэффициента 0,8, и трехлитровых банок с икрой, и привычной работы, — Семен в эту драку не полез. За годы он настолько врос в камчатскую жизнь, обзавелся связями с местными геофизиками, что штатное расписание составляли так: сперва Семен, а потом — начальник новой партии.
К тому времени у него была уже квартирка в Тигиле. Нормальная, по поселковым меркам — комната и кухня, все удобства — за углом, печь не дымит, и дров запасено на пять лет. Она ему нравилась: на стене медвежья шкура и оленьи рога, под ними — широченная тахта, сколоченная из оструганных и обожженных паяльной лампой досок, кухонный стол (он сам себе готовил), книжная полка с хорошей подборкой геологической литературы (и немного чтива для отдыха) и даже дешевый японский синтетический ковер, брошенный презрительно на пол. Все было камчатское, все свое. Даже ковер был сделан японцами из отходов камчатского леса, вот и место ему было определено соответствующее. Потом в его доме появился полированный шифоньер с антресолями, купленный по случаю. И, может быть, этот факт подействовал на Семена странно. Он задумал жениться.
Но у девчонки с отчаянными глазами уже давно перестали вздрагивать уголки губ, теперь она смотрела на Семена по-женски пристально и оценивающе. Семен был парень простой и сильный. Чином особым не отличался. Техник-геофизик, даже если он работает на должности начальника отряда и считается одним из лучших операторов в экспедиции, — такие у поселковых женщин особо не котировались. Камчатские женщины разборчивы — есть выбор: пилоты, ребята молодые, веселые и любвеобильные, зарабатывающие — дай бог каждому, рыбаки, зарабатывающие побольше и не обременяющие своим обществом подолгу...
В «Камчатской неделе» часто печатают такие объявления: «...молодая, белокурая, не склонная к полноте... желательно, автолюбителя... морской профессии...» Однажды Семен видел, как эта девчонка, забравшись с ногами на широченную тахту, читала такие объявления — слишком внимательно. И тогда он подумал: а ведь она сравнивает... Он искоса посмотрел в зеркальную дверцу шифоньера, увидел себя — рельефные, но тяжелые мускулы, даже несколько грузноват, ранняя седина, словно голову солью пересыпали... Да еще черная цыганистая борода — сбрить ее, что ли?
Все это, нельзя сказать, чтобы старило, нет, просто к нему не подходило юное слово «жених». «Муж» — это да. Но без предыдущей, черт ее возьми, стадии семью создать с девятнадцатилетней читательницей брачных объявлений будет трудновато.
Да, для мужа Семен годился — серьезный, добрый... И зарабатывал неплохо... Впрочем, по поселковым меркам, он не считался человеком с деньгами. Не то что Иван Михалыч Середа — поселковая достопримечательность. Этот старик, как поговаривали, был при больших деньгах. Семен никогда чужих денег не считал. Своих, впрочем, тоже. Пока хватало... У него не было сберкнижек, и, когда парни забегали «перехватить до завтра», Семен не разводил руками, как некоторые: «Прости, старик... Я только-только... округлил.
За всю свою жизнь этот хитромудрый лысоватый старик с Камчатки не выезжал. А ведь известно, что все сбережения на отпуска и уходят: слетал к теплому морю, оставил там четыре-пять тысяч и начинай зарабатывать сначала. А старик Середа расходов не знал. Он держал теплицы: одну — под огурцы, другую — под помидоры; был у него курятник, больше похожий на птицеферму. Он продавал своих длинноногих бройлеров прямо перед магазином, вытаскивая их за худые синие лапы из эмалированного ведра. И платили ему, не торгуясь: у кого ребенок грудной, все свежее человеку надо, у кого-то старики в больнице лежат — надо бульон отнести, тоже на рупь двадцать в день не оздоровеешь... Брали, да еще благодарили. Тогда магазины больше напоминали продуктовый склад экспедиции: консервы, крупы, а молоко, картошка, лук — сухие, в круглых банках с черным трафаретом: «Крайний Север».
Так и жил старик в кирпичном доме с мансардой, жил почти один: Лешка, сын его, был ребенком поздним, Середа ему больше в деды годился. Отца, пропахшего куриным пометом, сын стеснялся до слез. И ходил-то он как все — импортными дубленками и японскими магнитофонами народ не раздражал. Друзей у него было много. Семен видел, что его девчонка все чаще вертится с ним на танцах, но виду не подавал: молод был Лешка для мужика. А что еще оставалось делать Семену — поймать парня после этих танцев и спустить по обрыву к речке? Так прошли его семнадцать лет, несолидняк. Про себя он тогда думал, что отработает еще один сезон и будет что-то решать.
Осенью старик Середа затеял машину менять. Дорог-то в поселке было — одна, разбитая, до Охотского моря, другая — полторы версты — до аэропорта. Вполне бы ему хватило его старого черного «москвичонка», похожего в поселковой грязи на майского жука. Но вот захотелось старику новую модель «Жигулей». По такому случаю он собрал мужиков — посоветоваться. Они сидели у него в гараже, пили «Солнечный берег» и, чтобы перебить конфетный запах болгарского коньяка, загрызали его свежей редиской с соседнего огорода. Узнав, что новая машина уже куплена и стоит в Петропавловске, в морском порту, а Михалыч ищет покупателя для своего «майского жука», мужики начали хором советовать: «Отдай тачку парню, пусть катается, к технике привыкает». — «Пусть сам зарабатывает, а то он не к технике привыкнет, а к легким деньгам», — строго ответил тогда Михалыч, и эта фраза быстро разнеслась по поселку. Многие повторяли ее с одобрением.
Потом из Петропавловска пришел теплоход, привез баранину, яблоки, водку и новые «Жигули» для Михалыча. Была суббота, и девчонка забежала к Семену в мастерскую — позвать на танцы, но ему не захотелось в очередной раз изображать из себя взрослого человека, который забрел на танцульки нечаянно, и он отмахнулся. «Я приду проводить», — сказал он, продолжая ковыряться в аппаратуре. «Можешь не утруждаться», — фыркнула девчонка и повернулась на каблучках. Это он слышал не один раз, поэтому воткнул паяльник в канифоль и сказал сквозь слабую дымовую завесу: «Могу и не приходить. Тем более, что дорогу ко мне ты уже знаешь». В тот вечер он занялся настройкой станции и сжег кассету гальванометров, выругал себя и провозился до полуночи, стараясь подпаять тончайшие растяжки платиновых зеркалец. Где-то посреди ночи всплыла мысль, что подмораживает уже, не захотела в туфельках к нему через весь поселок бежать... Он провозился с аппаратурой до утра. После бессонной ночи его чуть покачивало, во рту был купоросный привкус от выкуренного «Беломора»: спалил за ночь пачку... И он решил дойти до магазина по холодку, взять папирос, а уж потом вернуться домой и завалиться спать до обеда.