Поиск-92: Приключения. Фантастика
Шрифт:
— Как мне войти? — крикнул Игорь.
Старик молча смотрел на него без всякого выражения на сухом темном лице. Он был в штанах, сшитых, казалось, из тонких полосатых половиков, и черной куртке из грубого сукна, почти войлока.
Игорь, уперев ногу в ячейку сетки и взявшись руками за металлическую перекладину вверху, подтянулся и перемахнул через забор. Колокол снова обронил длинные влажные звуки.
Старик поднял ружье. Сухо лопнуло, ударило в клен над головой Игоря, упала ветка и несколько листьев. Игорь зачем-то поднял ветку и осторожно, медленно выпрямился, не желая показать страха.
— У
Старик переломил ружье и вставил новый патрон. Движения у него были тихие, как бы сонные, но точные, уверенные.
— Я не для того здесь поселился, чтобы кому-то помогать, — сказал он. — Помогают только слабые, из страха перед жизнью, понял?
Семидесяти, того возраста, когда люди уже плохо слушают и понимают других, ему, пожалуй, еще не было. Что-то мягко-хищное и как бы умное мелькнуло в повороте головы, когда он, вогнав патрон, посмотрел на Игоря.
Игорь молчал, не зная, что и как отвечать. Выходит, ему все-таки известно, кто украл Диму? Но он не хочет говорить, дерьмо засохшее?
— Я не прошу помощи, я хотел бы только знать, как мне связаться с этими людьми, — голос все-таки прыгал, никак с ним было не совладать. — Я готов выполнить их условия, — губы задрожали, Игорь крепко сжал их.
Старик молчал, как бы что-то обдумывая.
— Не знаю, кто рассказал тебе обо мне, — проговорил он наконец. — Но тебя обманули. Мне наплевать на все, что происходит в том мире. Я не желаю тебе зла, но и добра от меня не жди.
Игорь напряженно смотрел на старика, но не в лицо, а куда-то в ноги. Неужели он не сумеет разговорить его, неужели и тут все кончится ничем? Ах ты, старая обезьяна…
Стоп, все, хватит! Он — твой друг, твой союзник.
— Отец, — сказал Игорь, — какое добро, какое зло? Ведь если с ним что случится, мне не жить. Ты понимаешь, о чем речь? Ребенок, младенец, за что ему все это? И если на мою жизнь тебе наплевать, подумай о другой жизни. Ведь дитя, букашки пока не тронуло.
Старик сощурился, вздохнул, провел рукой по щетине.
— Вот что, парень. Опять ты ошибаешься. Человек должен страдать и мучиться. Лишь через страдание он будет разбужен и поймет, что от него требуется. А требуется вовсе не то, что вы привыкли называть гуманизмом. Ваш гуманизм природе так же нужен, как убережение мышей от когтей лисицы, — он опять вздохнул.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ничего. Я только говорю, что благополучие человеческое противно природе. Оно усыпляет и маскирует от человека великую тайну. А она вон звенит над головой. И может открыться только душе, пережившей потрясение.
— Да о каком потрясении ты говоришь, умалишенный! — крикнул Игорь, подходя к ручью, на другом берегу которого стоял старик. — Ведь жизнь! О жизни моего ребенка идет речь. Ну не головешка же ты, не ка-менюга бесчувственная, что ты… — Он вдруг замолчал, встретив недвижный взгляд старика и понимая, что тот, в сущности, и не с ним, Игорем, говорит. С кем же?
Старик снова поднял ружье.
— Уходи, парень, я тебя не приглашал, — проговорил он. — Переживай свое горе один, мне оно ни к чему.
Игорь сделал шаг назад, исподлобья глядя на старика Уж чего никак не могло быть, так это того, что тот свихнулся. Ни у кого Игорь не видел таких холодно-проницательных глаз. Старику действительно не до него, Игоря. Разговор он ведет лишь с тем, что внутри него самого.
Ах ты, сучья душа! Игорь почувствовал, что злоба расправляет в нем свои шипы и жала.
Он осмотрелся как мог неприметно. Берега ручья здесь были голы, лишь редкая клочковатая трава росла меж камней, песка и галечника. Справа вниз по течению огромный непроницаемый черемуховый куст. Слева три—четыре ольховых уродца в сетке слабой светло-зеленой листвы, за ними сруб мельницы. До нее метров пять—шесть.
Старик все так же держал его на прицеле. Должно быть, сила в руках у него осталась немалая. Игорь оглянулся. Солнце скрывала круглая белая тучка, и оно уже готово было ударить из-за ее края. Справа вдали по верхушкам сосен, отгоняя тень, приближалось яркое световое поле.
— Послушай, дед, — сказал Игорь, нащупывая правой ногой твердую площадочку меж песка и галечника. — Правда, что у нас есть люди, которые… — он сглотнул, — совершают жертвоприношения?
Лицо старика, и без того малоподвижное, вдруг совсем закаменело. Он молча смотрел на Игоря, как бы что-то пережидая. Кончик дула — было заметно — теперь чуть подрагивал. Минуту—две звенела тишина, только мельница глухо и шепеляво бормотала за кустами.
— Уходи, — сказал старик. — Тем же манером, через забор.
Солнце уже выкатывалось, вот брызнула искрами ближняя излучина, озарился ельник, вспыхнул черемуховый куст. И в тот момент, когда лучи ударили старику в глаза, Игорь, мощно оттолкнувшись, прыгнул к ольхе, что у сруба. Выстрел разорвался прямо за его спиной — так ему показалось. Еще секунда, другая, и он упал па траву за срубом, ударившись локтем о камень.
Мельница ворочалась, скрипела, плескала, из-за ее шума ничего не было слышно. Сруб стоял не над ручьем, а чуть в стороне, вода отводилась к нему по деревянному лотку. Мох, использованный в пазах вместо пакли, почернел и проредился кое-где почти до дыр, бревна были в мощных застарелых трещинах, нижний венец в одном месте лопнул, обнажив в разломе желтовато-серую древесную труху. Что она там перемалывала, эта мельница, не самое ли себя?
Руку саднило. Игорь сдернул ветровку, закатал рукав рубашки. На локте набухла кровь, стекала к кисти. Он сорвал лист подорожника, прижал к пораненному месту. Чертов камень, вот же подставился. Он перемахнул через лоток и, легши на землю, осторожно выглянул из-за угла. Старика нигде не было. Единственное окно помельни весело таяло в лучах солнца.
Рука горела. Он, уже не обращая на нее внимания, спустил рукав.
Сколько он себя помнил, никогда не ввязывался ни в ссоры, ни в драки, ни разу никого не ударил. Бить, а тем более убивать — это было неинтеллигентно. «Ваш гуманизм», — только что сказал старик. Исконно добр человек или исконно зол — задавать такие вопросы не имеет никакого смысла. Но бить и убивать — неинтеллигентно. В сущности, вот она, скорлупка. И чуть надави на нее, треснет, раскрошится. Железные существа, стоящие на скорлупках культуры — вот что мы такое. Или нет?