Поиск-92: Приключения. Фантастика
Шрифт:
Пары, расступаясь, словно на них наезжала кинокамера, отодвигались на боковые планы…
У Владислава Львовича поплыло в глазах.
— Ты сволочь, Червякин, — прохрипел он. На его глазах Светлана взасос целовалась с молодым парнем, а тот сколько было силы сжимал ее в объятиях. — Ты — сволочь, — опять прохрипел Равин, не в силах оторвать взгляда от видения на стене. — Я не знаю, кто ты — ответственный секретарь ли, дьявол ли, но то, что ты самая распоследняя сволочь — это мне ясно. — Какая-то струна-нерв лопнула у Владислава Львовича в душе.
— Нет
Равин убрал руки от лица и поднял глаза на Червякина. В кресле опять сидел Мефистофель, Владислав Львович не удивился, а просто спросил;
— Зачем ты пришел ко мне?
— Я пришел по твою душу, — ответил Мефистофель.
Владислав Львович улыбнулся мертвой улыбкой. Встал, подошел к кровати, постоял секунду.
— Этот гад там? — спросил он, не оборачиваясь, указывая пальцем под кровать.
— Где ж ему быть?
Равин подпрыгнул и всем своим весом, так, чтобы пружины матраца достали пола, опустился на кровать.
Под кроватью яростно залязгало и защелкало, раздался похожий на орлиный клекот звук.
Равин с холодной усмешкой вытянулся, заложил руки за голову и очень тихо сказал:
— Ты, Червякин, не дьявол, ты обыкновенный глупец с козлиными копытами. У меня больше нет души, ты убил ее. Можешь проваливать на все четыре стороны, дубина.
— Дьявола в помощь призывал? Вот и дождался! Гореть тебе в геене огненной! — послышалось зловещее шамканье из прихожей.
— А ты вообще заткнись, — лениво сказал Равин, глядя в потолок. — Лучше бы деньги вернула, побирушка.
Зазвенела рассыпаемая по полу мелочь. Равин повернул голову. От двери в прихожую через комнату к нему катились, выстроившись по номиналу, несколько монеток. Впереди двадцатник, за ним пятак, следом несколько двушек и копейка. Монетки подкатились к кровати, покружились и свалились в кучу.
Равин сплюнул.
— Идиотка!
Монетки поднялись на ребро и прежним порядком укатились в прихожую.
Мефистофель захохотал.
Равин равнодушно уставился в потолок.
Мефистофель, отсмеявшись, превратился в Червякина и завозился, устраиваясь в кресле поудобнее.
— Продолжим наш разговор, Владислав Львович, вернемся к писательскому труду. Вы — неудачник и в глубине души согласны с этим утверждением. Вы написали серенький рассказ с намеками на ужасы. Вы не сможете его сделать лучше, чем он есть сейчас. Однако, когда в редакции я предложил вам его доработать, вы согласились!
— Жить-то на что-то надо, — вяло отозвался Равин. — Жизнь в материальном мире обязывает.
— Вот именно, — вкрадчиво сказал Червякин. — А для вас жизнь означает поиск самого себя. Вы прекратили
На кухне зазвенела посуда. Вновь к Червякину прокосолапил карлик.
— Из сказанного мной следует вывод, — продолжил Червякин, дождавшись, когда карлик исчезнет в кухне, — ход событий можно было бы исправить лет пять назад, но теперь поздно: вы не захотите, да и не сможете ничего изменить. Жизнь замерла — вы умерли! Без движения нет жизни!
— Чушь какая-то. Бредятина. Я жив и умирать не собираюсь.
Равин постарался сказать это как можно уверенней, но фраза прозвучала довольно вяло. Последние годы жизни Владислава Львовича были действительно скучны и серы. Пишущая машинка, издательство, редактор, опять машинка. На семинары его не приглашали. С местной писательской братией как-то не сошелся. Критики — и те игнорировали его существование. Да и все остальное — ерунда, однообразные будни. Вот только Светлана…, Или действительно Мефистофель прав — дурак я…
— В ваших мыслях, особенно последней, — неожиданно прервал его раздумья Червякин, — гораздо больше здравого смысла, чем в речах. Вы хотите обмануть себя. А Светлана занята, вы же видели. — Червякин поднял руку и указал на стену. — Еще раз желаете убедиться?
Равин повернул голову. Вновь на стене, как на экране, возник зал ресторана. За столиком у окна сидела Светлана. Рядом с ней заливался хохотом уже другой тип, в тройке, со спортивной прической. Светлана тоже смеялась и, держа в руке фужер с недопитым вином, что-то рассказывала собеседнику.
— Гуляет барышня, веселится по молодости лет, — тоном телекомментатора заговорил Червякин. — Сейчас она рассказывает мальчику о том, что у нее есть знакомый писатель и, возможно, она выйдет за него замуж…
Изображение на стене исчезло. Владислав Львович почувствовал, что его слегка мутит. Он вдруг осознал, до какой степени ему опротивели и книги, и бестолковые скитания по редакциям, и эта квартира, и все, все, все, а теперь даже и Светлана. Ужасно захотелось остаться одному.
— Чего вы хотите? Какого согласия? — произнес он сквозь зубы.
— О-о! Не стоит нервничать. Право — это напрасно. Я хочу одного — вашего согласия стать литературным героем. Речь идет не о тривиальной смене вида деятельности — об изменении способа жизни. Вы будете жить в душах, в мыслях тысяч, миллионов читателей, как Фауст. Автор, благодаря которому данное событие произойдет, действительно талантлив…
— А вам это зачем нужно? — прервал Равин восторженную речь.
— Как зачем?! — удивленно вскинул брови Червякин. — Вы заставляете меня повторяться, Владислав Львович! Ведь подобного хода нет в предписании вашей судьбы. Вам предписано другое, понимаете? Вы должны умереть серым, незаметным человеком, а я хочу все изменить. Если вы согласитесь, мы вместе отпразднуем еще одну победу над ним, предписывающим судьбы. Но сие возможно только с вашего согласия.