Поиск неожиданного

Басов Николай Владленович

— Тогда чего же он хочет? — начал уже раздражаться Оле-Лех.

Впрочем, раздражение это было, в значительной степени, вызвано вовсе не поведением северянина, а тем, что внимание рыцаря никак не могло отлепиться от этого человека, вернуться к Оле-Леху в полном объеме. Он не мог стать тем прежним осторожным, спокойным и уверенным в себе рыцарем, каким являлся. Его раздвоение сознания все длилось и никак не прекращалось.

Тальда снова неожиданно повысил свой голос, подражая непонятным интонациям северного пастуха, заговорил:

— Он говорит, что раз мы с юга, то у нас должна быть

горючая вода, которую пьют для радости.

— Ого, он бренди захотел, — сообразил Оле-Лех. — Стоп, бренди у нас у самих из-за лошадок осталось немного, попробуем предложить ему водку… Тальда, выдай ему пару кружек.

— Парой кружек тут не обойтись, сахиб, — отозвался Тальда уже своим нормальным голосом, — у него где-то там, в темноте, сидят приятели, наблюдают за нами.

— Сколько их? — быстро спросил рыцарь, по привычке пытаясь оценить ситуацию, которая таила в себе вероятную опасность.

— Я думаю, еще четверо таких же, а может, и побольше, кто же их считал, сахиб, — отозвался Тальда.

— У нас есть один из бурдюков, налей туда, сколько сам считаешь нужным. — И, подчеркивая свое неучастие в дальнейших переговорах, рыцарь уселся с профессором перед костром.

Дальше все получилось довольно быстро, несмотря на ночную хмарь и комаров.

Тальда пожалел бурдюк, но вытащил один из глиняных кувшинов, в котором когда-то хранились незнакомые засоленные ягоды. Зелено-черные, эти ягоды были давно съедены, поэтому оруженосец небрежно сполоснул кувшин в ручье и щедро налил в него «горючей воды» до половины, не меньше.

Получив кувшин с выпивкой, пастух забормотал что-то, попробовал несколько раз поклониться, правда, поклоны эти были совершенно необычны, незнакомы и рыцарю показались какими-то танцевальными движениями, а не знаком вежливого прощания.

Когда северянин ушел достаточно далеко, чтобы раствориться на фоне темной болотистой, напитанной влагой, холодной земли, оттуда послышались восклицания, явно ему уже не принадлежащие, вероятно издаваемые его сородичами. Тальда зажег фонарь с кареты и принялся ползать, пытаясь отыскать монеты.

Рыцарь посмотрел на него с пониманием, но думал не о Тальде и потерянных деньгах. Почему-то эта вспышка понимания оленьего пастуха далась ему слишком тяжело, она измотала его, как хорошая работа с тяжелыми мечами в тренировочном зале, или тренировка с тяжестями, или долгая езда на норовистой лошади.

Он даже оцепенел настолько, что забывал смахивать комаров с лица до тех пор, пока один из них не впился ему жалом в веко. Рыцарь подскочил от неожиданности, выругался так, что, пожалуй, небеса над ним покраснели, и отправился спать в карету. Комаров в экипаже было меньше, чем у костра, а кроме того, там возникало ощущение теплой безопасности. Или, может быть, в карете на самом деле было теплее, чем снаружи, потому что со стороны невидимой теперь реки начинал дуть настойчивый, набирающий силу ветерок.

Поутру все стало чуть более понятно. Тальда сообщил Оле-Леху, что он нашел только две монеты, а третью то ли затоптал в грязь, то ли она провалилась в мох так глубоко, что найти ее не было никакой возможности.

Они снова позавтракали свежей олениной, только на этот раз Тальда готовил ее так тщательно,

будто бы собирался угостить ею не иначе как кого-то из высших офицеров Ордена, не ниже магистра. Профессор Сиверс при этом крутился около костра и пробовал помогать оруженосцу, что, впрочем, не встречало со стороны Тальды никакого понимания. Он явно решил не допустить, чтобы профессор, еще раз наевшись этого жирного незнакомого мяса, почувствовал себя муторно. В этом был знак дружеского участия и неравнодушия, в общем-то не слишком свойственного Тальде, но проявившегося в полной мере на этот раз.

Франкенштейн позаботился о своих конях. Он вычистил их немного, по крайней мере, рыцарь заметил, что шкуры у них блестят, глаза сверкают, а когда лошадки весело встряхиваются, их длинные гривы разметываются красивыми волнами. Вероятно, они радовались тому, что им больше не придется плыть по тяжелой, угрюмой, холодной северной реке, а можно будет двигаться хоть и по грязноватой, заросшей мхом и кустами, неровной, складчатой тундре, но все же по твердой поверхности.

Перед тем как они отправились в путь, Тальда подошел к рыцарю и с поклоном, отданным весьма небрежно, едва ли не мельком, попросил:

— Нельзя ли?.. Франкенштейн просит по кружке бренди для каждого из коней. Он говорит, что тут слишком холодно, к тому же кони страдают от гнуса.

— Тальда, бренди уже, пожалуй, следует приберегать, — сказал Оле-Лех. — Водка не подойдет?

— Тем не менее он просил бренди. — Довольно неожиданно оруженосец решил спорить. Возможно, помимо участия к профессору он начинал так же относиться и к вознице.

— Ладно, выдай им по кружке и попробуй обойтись хотя бы полукружкой для самого возницы. Я не хочу, чтобы он напился и свалил нас в какую-нибудь канаву, — согласился рыцарь.

— Тут нет канав, — сказал Сиверс, который все еще сидел перед огнем, пробуя усвоить съеденное мясо, запивая его крепким черным чаем.

— Нет канав — так найдутся другие препятствия, — почти вступился за рыцаря оруженосец и, заметно повеселев, отправился выполнять поручение.

Они тронулись по тундре уже не вдоль реки, а в сторону от нее. Водная лента отходила от них теперь все дальше на восток. Ехать было довольно тяжело, потому что карета раскачивалась куда сильнее, чем хотелось бы, несколько раз профессор даже ударился как-то плашмя о стенку. А у рыцаря неожиданно заныла старая рана у левой лопатки, полученная много лет назад. С этой раной такое бывало, порой она болела холодными или сырыми ночами, но чтобы она проявилась, когда рыцарь бодрствовал, такого прежде не случалось.

Тальда, по всей видимости, подавая бренди вознице и его коням, сам приложился к кружке, потому что все время норовил подремать. Но он толком-то и не спал ночью, стерег сон своего господина и профессора, поэтому ему-то подремать было в самый раз.

Как уже бывало прежде, соскучившись от безделья, Сиверс достал свой непонятный блокнот и принялся в нем что-то писать, а потом странно чертить, время от времени задумчиво поглядывая в окошко, за которым совсем не быстро для этого экипажа и черных коней Госпожи проплывали реденькие местные карликовые деревья, валуны, северный мох и просторы тундры.