Поиски счастья
Шрифт:
Костер догорал. Языки пламени поникли. Сипкалюк принесла из байдары еще плавника; надо же и Тыкоса напоить чаем. Тымкар опять бродил по ледяному полю — сутулый, задумчивый. Всю жизнь он принимал быстрые и внезапные решения. Так он решил плыть за пролив, так поссорился с чернобородым на трапе шхуны, затем — покинул Уэном, поселился на острове. А вот теперь…
Прошло уже несколько часов, как Тымкар оставил остров, а мысли его все были неспокойны. Сейчас он думал о том, как в долгие дни пурги станет рассказывать чукчам обо всем, что у него записано на моржовых клыках. Он расскажет им про Амнону, про большое стойбище американов, о том, как повсюду живут чукчи и эскимосы. Потом он спросит их: как они думают, почему у одного человека в лавке висит без дела много винчестеров, а у другого, кому они так нужны, нет ни одного? Почему даже слабый шаман живет лучше сильного охотника? Почему так неправильно живут настоящие люди — чукчи?.. Мало умеют. Сидят в ярангах, как мыши в норах.
— Тыкос! Тыкос идет! — раздался радостный возглас Сипкалюк.
Сильными движениями весла Тыкос вел байдарку на запах дыма. Вот он заметил и фигуры родителей.
Отец быстро пересек плавучую льдину и увидел, что в байдарке сына лоснится черная шкура лахтака. «Молодец, хороший охотник! Удача ждет нас в Уэноме», — радовался он, как будто ему самому было девятнадцать лет, и это была его первая удача… Он помог Тыкосу вытащить на лед морского зверя, одобрительно похлопал сына по плечу, заглянул ему в лицо, засмеялся. Вот таким же ловким был он сам в молодости!
Усатый, лоснящийся жиром морской заяц лежал у их ног. В байдаре поскуливали собаки.
Тыкос пил чай, даже не замечая, что это просто горячая вода.
Солнце спускалось к горизонту. Пролив стал лиловым, появились миражи. Чего только не увидишь в такой час среди ледового моря! Вот — поселок, яранги; дальше — большое стойбище, каких не видел даже Тымкар. Моржи. Нартовая дорога, упряжки. Шхуны. Оленье стадо, мшистая тундра.
— Акалпе, акалпе! [25] — поторапливал Тымкар.
25
Быстрее, быстрее!
Теперь, когда не было уже причин задерживаться, он спешил: капризен пролив, того и гляди подует ветер, начнет сжимать льды, преградит путь к берегу.
Снова подняли парус. Но воздух был почти неподвижен, и отец с сыном налегли на весла. Поскрипывали уключины, пот выступил на лбу: тяжела байдара.
Отражаясь от льдов, лучи низкого солнца раздражали зрение. Гребцы достали из-за пазухи костяные пластинки с едва заметными отверстиями — «чукотские очки».
Сипкалюк дремала, склонясь к собакам.
Тихо. Только поскрипывают уключины да, раздвигая воду, шуршит кожаное днище байдары.
Все кажется прекрасным Тыкосу. Он с нетерпением ждет приближения берега, где еще никогда не был. А ведь там жил его отец! Там теперь станут жить они, и там, однако, побольше людей, чем на острове. Сердце его радуется, что наконец-то он сможет охотиться в настоящей тундре. Ему надоел остров: он знает там каждый камень, каждую кочку. Какой же там промысел для настоящего охотника! А тут, тут он добудет много песцов и лисиц. Все будут завидовать ему. А осенью они поедут на ярмарку к оленеводам. Как все это интересно!
Сонная Сипкалюк слегка стонет: ей снится, что Тымкар берет себе другую жену — чукчанку…
Тымкар гребет. Остров в проливе все глубже погружается в море. Теперь видна лишь его вершина. Родные берега совсем близко.
Солнце утонуло в густых темных испарениях у горизонта. Все посерело. Сильнее потянуло холодом.
Большое ледяное поле преградило путь. Пошли в обход. «Тут я родился, здесь должен и умереть», — вспоминаются Тымкару слова старика Емрытагина. Мудрый старик. Вот и Тымкар тоже плывет на свою родину. Хотя умирать он не собирается! Ему нужно так много еще самому рассказать чукчам и их рассказы записать рисунками и значками на кости.
А вот Тагьек тоже родился в Наукане, а поплыл в Ном… Разве в Наукане не его родина? И Тымкар вспоминает, как сопротивлялась всегда этому переселению Майвик, как не хотели плыть туда Уяхгалик, Нагуя. Почему Тагьек так поступил?
Думая о детях Тагьека, Тымкар с болью в сердце вспомнил свою дочурку. Она умерла, хотя после ее рождения отец долго не ходил на охоту, как этого требовал «закон жизни». Неправильный закон! Надо будет сказать об этом чукчам.
— Э-гей! — восклицает Тыкос.
Льдина кончилась, и почти одновременно подул ветерок, вырвалось из туч солнце. Снова подняли парус. Байдара заскользила по слегка зарябившему проливу.
Берега быстро приближались. И снова, как перед отплытием с острова, все перемешалось в душе Тымкара. И опять он не сумел ответить на вопрос: что так внезапно побудило его к переселению? Конечно, не появись эти американцы, он был бы сейчас на острове. Но Тымкар чувствовал, что истинная причина не в этом, не в них: они послужили лишь толчком. Ведь не послушали их эскимосы, не послушал Емрытагин! Только Тагьек да он.
Сипкалюк дремала. Днище кожаной байдары слегка пошлепывало по воде. Солнце быстро взбиралось на небо, пригревало. Клонило ко сну.
На берегу кто-то заметил их байдару, махал руками, сзывал народ: слишком странен был этот ранний приход с острова, когда еще не прошли в проливе льды.
Берег заполнялся чукчами. «Кто бы это мог быть?» — думали они. Вообще в этом году у них много необычайного. Зимой приезжал на нарте Ван-Лукьян, ходил по ярангам, собирал уэномцев, рассказывал охотникам о новой жизни. И хотя трудно было поверить ему, как вообще стало трудно верить людям, тем не менее рассказы его взбудоражили чукчей.
Как только вскрылся пролив, таньг умчался на остров. А сейчас вот плывет с острова еще какая-то байдара.
«Кто бы это мог быть?» — думал и сильно постаревший Кочак. Он стоял впереди чукчей, по обыкновению прищурив единственный глаз.
Тыкос опустил парус и теперь на веслах обходил льдины. Видно было, что он возбужден. Вот сейчас он увидит родное поселение отца, увидит тех, с кем пред стоит теперь жить. Он уже различал группу девушек: они стояли несколько особняком. Что ж, пусть они поглядят на него! Тыкос ловко работает веслами.