Поиски Святого Аквина
Шрифт:
За весь день ему довелось переговорить со многими людьми - и с глупыми, и с ленивыми, и с умными, но озлобленными. Но он так и не встретил ни одного, кто отреагировал бы на его тайные знаки и кому он не побоялся бы задать вопрос об Аквине.
– Удачный день, - произнес робосел.
– Вопросительный знак.
– Я не уверен, что тебе стоит разговаривать со мной, где нас могут услышать, - ответил Фома немного раздраженно. Сомневаюсь, что в этой деревне знают о существовании говорящих роботов.
– Значит пора им узнать. Но если тебя это смущает можешь приказать мне чтобы я умолк.
–
– Устал так, что мне уже не до смущения. И в ответ на твой вопросительный знак могу сказать: "Нет, совсем неудачный. Восклицательный знак".
– Значит сегодня вечером мы отправимся назад, - произнес робосел.
– Надеюсь, тут имелся в виду вопросительный знак. На что я могу ответить...
– Фома немного замялся.
– Только "нет". И в любом случае я думаю, что мы должны переночевать здесь. Люди, собираясь по вечерам в тавернах, любят поболтать, и кто знает, может быть, мне еще повезет...
– Ха-ха, - отозвался робосел.
– Это смех?
– спросил Фома.
– Мне хотелось показать что я оценил юмор и двусмысленность в твоей последней реплике.
– Двусмысленность?
– Ну да. Я тоже заметил прислугу в таверне. По человеческим меркам она весьма привлекательна и возможно тебе действительно повезет.
– Послушай-ка. Ты прекрасно понимаешь, что я не имел в виду ничего такого. Ты знаешь, что я...
– Фома прикусил язык, не решившись произнести "священник" вслух.
– Вот именно и тебе хорошо известно что вопрос о целибате священнослужителя это скорее дисциплинарное положение нежели требование доктрины. Священники других церквей например византийской и англиканской освобождены от обета безбрачия хотя они и подчиняются твоему папе. Да и в истории римско-католической церкви были периоды когда этот обет не воспринимался всерьез даже священниками самого высокого ранга. Ты устал тебе требуется отдохновение как для тела так и для души тебе нужно тепло уют нужен. Разве не сказано в Притчах Соломоновых: "...груди ее да упоявают тебя во всякое время, любовью ее услаждайся постоянно".
– Черт бы тебя побрал!
– неожиданно для себя воскликнул Фома.
– Немедленно прекрати, а то ты еще доберешься до Песни Песней Соломона. А это, как по крайней мере меня учили в семинарии, чистая аллегория любви Христа к своей церкви.
– Видишь как нестоек как по-человечески слаб ты, - сказал робосел.
– Я всего лишь робот заставил тебя изречь богохульство.
– Distinguo (2). Я сказал "черт", а это вовсе не значит, что я помянул имя моего Господа всуе, - самодовольно парировал Фома и прошел в таверну. Впрочем, удовлетворение от победы в словесной перепалке быстро прошло, уступив место удивлению: сколько же различной информации заложили в это механическое чудо!
Однако то, что произошло позже вечером, Фоме так и не удалось восстановить в памяти с абсолютной ясностью.
Без сомнения, он выпил грубого местного вина лишь потому, что испытывал раздражение. И без сомнения, оно подействовало на него так быстро и таким неожиданным образом, потому что он все еще не оправился от усталости.
Дальше в памяти остались лишь отдельные фрагменты воспоминаний.
Один такой фрагмент воспоминаний так и остался для него загадкой. Было ли это в действительности, или ему пригрезилось, но он почему-то помнил аромат мягких губ и волнующую податливость марсианско-американской плоти в его руке. При всем своем желании Фома не мог сказать с уверенностью, помнит ли он реальные события или вызванную Астартой и одурманившую его фантазию.
Точно так же Фома не помнил, какой из его тайных знаков, адресованных посетителям таверны, был выполнен столь открыто и неуклюже, что кто-то вдруг радостно заорал: "Боже, и здесь эти проклятые христианские собаки!" Он еще подумал тогда с удивлением, что даже люди, менее всего склонные верить в Бога, выражают свои резкие чувства, обращаясь ко Всевышнему... А потом началась пытка.
Фома не помнил, касались ли его губ мягкие губы, но насчет кулаков никаких сомнений у него не было. Он не помнил, в самом ли деле его пальцы ласкали женскую грудь, но то, что по ним топтались каблуками, память сохранила отлично. Он хорошо запомнил лицо громко смеющегося человека, который ударил его стулом и сломал ему два ребра. Или другое лицо, залитое вином из занесенной над головой бутылки, а потом отсветы свечей на самой бутылке, когда ее с размаху опустили ему на голову...
После этого Фома помнил только канаву, утро и холод. Холод особенно давал себя знать, потому что с него содрали всю одежду, а кое-где ободрали и кожу. Он не мог даже пошевельнуться - просто лежал и смотрел.
Смотрел и видел, как они проходят мимо. Те, с кем он разговаривал днем раньше, вполне дружелюбные несколько часов назад жители деревушки.
Замечая его взгляд, они тут же отворачивались. Прошла мимо и женщина из таверны - та даже не посмотрела в его сторону: она и так знала, что он в канаве.
Робосел куда-то запропастился. Фома пытался призвать его мысленно, надеясь на пси-фактор, но безрезультатно.
Потом на дороге появился человек, которого Фома прежде не видел. Этот ощупывал пальцами длинный ряд пуговиц на пальто - одна большая и десять маленьких - и беззвучно шевелил губами.
Человек посмотрел в сторону канавы, потом замер, огляделся. В этот момент где-то совсем недалеко раздался взрыв смеха, и христианин торопливо пошел дальше, набожно перебирая четки.
Фома закрыл глаза.
Открыл он их уже в маленькой чистой комнате. Взгляд его скользнул по грубым деревянным стенам, перебрался на укрывающие его грубые, но чистые и теплые одеяла, потом наткнулся на улыбающееся худое темное лицо склонившегося над ним человека.
– Уже лучше?
– спросил тот низким голосом.
– Я знаю, вы хотите спросить: "Где я?" - и думаете, что вопрос прозвучит глупо. Однако вы на постоялом дворе. Это единственная хорошая комната.