Поиски
Шрифт:
— Последняя еще лучше, — сказал он, — намного лучше.
— Мне не везет с деньгами, — добавил он.
Я рассмеялся. Накануне он потратил довольно много времени, пытаясь убедить меня поддержать его фантастический план создания побочного химического производства.
План был абсолютно нереальный и не особенно честный.
— Но в науке я не такой. Я не притворяюсь, что я вдохновенный творец или фанатик в науке. Но я достаточно знающий химик и буду хорошо работать в разумных пределах. Я, может быть, не очень силен головой, но у меня хорошие
— Да, — сказал я.
Я думал. В известном смысле он был прав. Мы могли подобрать немало молодых химиков, которые как ученые были лучше его, у которых было больше интуиции и воображения. Но для целей нашего института эти качества были не столь ценны, важнее были другие, которые я обычно презирал. Нам нужен был химик, способный получать безупречные кристаллы, а не тот, который мог интуитивно проникнуть в структуру молекулы. А Шерифф был самым способным экспериментатором, каких я только встречал. Еще в студенческие дни я завидовал точности, быстроте и изяществу его опытов.
— Так ты хотел бы получить эту работу? — спросил я. — Я, пожалуй, могу тебе помочь.
«В какой мере, — думал я, — мною руководят соображения о профессиональных качествах Шериффа? И в какой мере — посторонние эмоции: желание показать безразличие к обиде, которую он мне нанес, продемонстрировать свой успех, выставить напоказ перед Одри мою власть, заставить ее вспоминать меня при каждой получке Шериффа?»
— Я буду тебе невероятно благодарен, — живо сказал он, — ужасно благодарен.
— Подожди радоваться, — сказал я. — Есть еще комитет, который надо убедить. Большинство из них за меня, но могут быть и осложнения.
— А кто входит в комитет? — спросил он.
Я перечислил ему все фамилии. Фейн, прокомментировал он, знает и любит его, но, когда я назвал Притта, у него на лице появилось скорбное выражение.
— Господи, — сказал он. — До чего же мне не везет. Это тот самый, который недавно переехал в Кембридж? Грубиян с лицом заезженной армейской клячи?
— Да.
Он выругался.
— А в чем дело? — спросил я.
— Он был на последнем собрании Британской ассоциации в Лидсе. Случилось так, что и я там был. — Лицо у Шериффа стало до смешного удрученным. — И я… приударил за его женой.
Я не мог удержаться и расхохотался, Шерифф начал тоже улыбаться.
— Она очень милая, — сказал он, — совсем молодая и хорошенькая, у нее такая мягкая красота. Я никогда не мог понять, как это люди, вроде Притта, находят таких очаровательных жен. Там в Лидсе, понимаешь, устроили бал, ученые показывали, как они умеют веселиться. Она там была самой интересной женщиной. Ах, — рот у него опять изобразил уныние, — но она не стоила такого дела.
— Это неважно, — сказал я. — В комитете он всегда остается в меньшинстве. Конечно, он будет возражать против тебя. На каком основании, я не знаю. Вероятно, он скажет, что женщинам, которые будут работать в институте, ты не понравишься. Но, как правило, его поддерживает один только Фейн. Так что, если Фейн к тебе
— Замечательно, — сказал Шерифф, опять повеселев. — Если это произойдет, ты знаешь, Артур, мне придется перемениться. Я остепенюсь.
Немного позднее он сказал:
— А не должны ли мы сделать что-нибудь для Ханта?.
— Должны, — ответил я, — но я не знаю…
— Все, что угодно, будет лучше, чем то, что есть сейчас, — сказал Шерифф. Он был полон решимости и жажды действия.
— Возможно, — сказал я, — но он не так уж несчастлив.
— И ты можешь смотреть, как человек гибнет у тебя на глазах? — с жаром спросил Шерифф.
— У него есть внутренние ресурсы.
— Почему же он не использует их? Что толку от внутренних ресурсов? Почему он ну… не пишет?
— Я ему намекал раз или два, — сказал я.
Шериффом овладел один из приступов перевоплощения.
— Если бы я был на месте Ханта, я не вынес бы такой жизни и одной недели.
— Он ведь совсем другой, ты знаешь.
— Это мало — просто намекнуть ему. Ты должен был настаивать.
— Я сделал это вчера вечером, — добавил он.
Я улыбнулся.
— С каких пор в тебе появилась эта страстная заинтересованность в чьей-либо жизни, кроме своей собственной?
Шерифф ухмыльнулся.
— Когда я обдумывал, как заставить тебя принять во мне участие.
— Я хочу получить эту работу, — сказал он, — если ты мне это устроишь, я стану независимым человеком. Первый раз в жизни. — Он помолчал. — Ты даже не можешь себе представить, как я хочу обрести независимость, — добавил он.
В следующий же четверг я в частной беседе с Остином и Десмондом упомянул имя Шериффа, и они оба отнеслись к этой кандидатуре одобрительно и дали мне понять, что считают такие вопросы скорее моей, а не их компетенцией. Я написал Шериффу обнадеживающее письмо и добавил в нем, что удача сама идет к нам в руки, ибо я могу поддержать его и одновременно сообщить о своих захватывающих новостях.
Я получил в подарок серьезное открытие. Идея, которая родилась в период усталости, когда я ни о чем не думал, в период разговоров о здании института, принесла свои плоды, — когда я в понедельник утром пришел в лабораторию, Джепп показал мне результаты, после чего я три дня не выходил из своей комнаты, проверяя, сопоставляя, обдумывая. Все получалось правильно. Я ликовал. В этом открытии не было ничего потрясающего, я поражался, как это никто раньше не додумался. Тут все было предельно ясно и доступно каждому, и для меня ничего не могло быть лучше. Ведь более или менее серьезное открытие, сделанное как раз накануне моего назначения, снимет у комитета всякие колебания, даже если бы они относились ко мне менее дружелюбно. Поэтому в четверг утром я написал короткое сообщение в «Нейче», получив обещание, что они напечатают его через две недели, а днем мимоходом упомянул о нем в разговоре после заседания комитета.