Пока ангелы спят
Шрифт:
Затем я поменял на рубли две американские сотни, собрал все имевшиеся в доме полиэтиленовые пакеты и отправился на продуктовый рынок. Там я купил то, что в моем понимании требовалось для затворнической жизни: двадцать упаковок пакетного супа, двадцать пакетов быстрорастворимых каш, пять пакетов молока, десять замороженных пицц, два кило самых лучших копченых сосисок, два батона сырокопченой колбасы, пять упаковок йогуртов, оковалок сыра, пяток шоколадок… И так далее, включая ящик пива «Балтика» номер четыре, два чана с родниковой водой и, самое главное, два килограмма кофе в зернах. Затем по пути домой я завернул в гастроном и прикупил алкоголь: по бутылке водки, коньяку и белого французского вина – на случай, если ко мне
«Самое обидное, – думал я, таская все это богатство из багажника «копейки» к себе на третий этаж (провизии оказалось много, пришлось даже сделать два захода), – заключается в том, что мне даже не с кем поделиться своей радостью. Победитель конкурса! Халявная штука баксов! Контракт!.. Роман!.. Своя книжка!.. А рассказать решительно некому. Коллеги по фирме исключаются. Зачем выставлять себя в качестве мишени для их остроумия?.. «А, Алешка! Романист! Беллетрист! Русский Сидни Шелдон!»
Заклятым друзьям по переводческому семинару говорить тем более не стоило: я представил, как ехидно-завистливо скривятся их физиономии, как фальшиво зазвучат поздравления… По тем же причинам категорически можно отмести коллег по другому семинару – литературному.
Разве что позвонить в Южнороссийск отцу? Но папаня и без того не в восторге от методов, какими я строю свою судьбу: ни от моего филологического образования, ни от того, что я остался в столице, ни от моих литературных потуг… Единственное, что я смогу услышать от него в ответ на мою радостную новость, это снисходительное хмыканье и совет: «Давай лучше возвращайся. Пристрою тебя к делу. Где родился – там и пригодился!» Это я слышал уже раз тридцать: отец долдонит одно и то же, словно попугай…
Может, сказать Верочке? Звонить-то ей все равно придется – иначе она сама достанет меня звонками и непрошеными визитами. Однако самым разумным представлялось не делиться с ней своей радостью и уж ни в коем случае не признаваться, что я собираюсь затвориться и работать, работать, работать… Наиболее правильно, решил я, сказать ей вот что: до свиданья, дорогая, прощай, я уезжаю в командировку – надолго, очень надолго… Может быть, навсегда. Очень подходящий случай, чтобы прервать мои с ней отношения. Все равно у них нет никакого будущего – невзирая на ее московскую прописку, жилплощадь и ее горячее, ничем не прикрытое желание меня на эту площадь прописать (посредством, разумеется, бракосочетания). До сих пор я уворачивался от ее аркана, как только мог, ибо даже в самых ужасных снах не мог представить себе совместную жизнь с женщиной, которая тащится от индийского кино, поэта Эдуарда Асадова и группы «Руки вверх».
«Правда, – подумал я, – тогда мне предстоит лишиться ее даровых сексуальных услуг. И стану я жить в своей пустыни совершеннейшим отшельником. Некогда будет тратить время и силы на поиск, а главное, охмурение нового объекта. А как же сброс излишней сексуальной энергии? Как же молодой задор, огонь в крови? Пару месяцев поститься и терпеть – в моем возрасте не шутка… Но, быть может, поставить на себе опыт воздержания? Кажется, китайские мудрецы эдак и поступали. Экономили свою животворную силу для творчества. Может, правильно делали: меньше секса – крепче фраза. Пусть нерастраченное либидо сублимируется в образы и действие. А если уж станет совсем невмоготу, я смогу воспользоваться древним подростковым способом…»
Итак, решено: Верочке не звоним. Вообще не звоним. А через пару дней просим у кого-нибудь мобильник и говорим якобы по междугородке: «Дорогая, я в Барселоне-е-е… Вернусь не скоро-о-о…» И – ту-ту-ту, короткие гудочки…
«Единственные люди, – думал я, запихивая в холодильник провизию, – кому бы я и мог, и хотел рассказать о своих радостных новостях, это Димка, Алик и Андрюха. Три друга детства. Три мушкетера…»
Но все трое находятся далеко от меня, очень далеко, вне пределов досягаемости. Димка обосновался в городе Орле и даже не удосужился сообщить свой новый номер телефона. Алик жил в Канаде. А Андрюха… Эх, Андрюха… Андрюха вот уже год пребывал вне пределов досягаемости даже самых изощренных средств связи… В таких высотах он находился, откуда ни привета, ни ответа…
«Зачем, – в который раз подумал я, – ты, Андрюшкин, сделал это… Почему меня тогда не было с тобою рядом… Глядишь, я б удержал тебя от последнего, рокового шага… Глядишь, ты был бы жив и весел, и не пришлось бы нам зарывать тебя в землицу на Хованском кладбище, и приезжать к твоему кресту в гости, и собирать деньги на памятник… Эх, ты был лучшим из нас, а смерть, как известно, выбирает лучших и выдергивает по одному… Ну, ничего, Андрюха, – подумал я, – я поставлю тебе иной памятник. Нерукотворный».
Я давно уже решил для себя, что главный герой моего романа будет один в один Андрюхой: высокий, красивый, остроумный каратист с гривой соломенных волос. И он, мой герой, в отличие от того, что случилось в жизни, не погибнет – нет, он пройдет через все испытания, и победит врагов, и соединится с прекрасной девушкой… И ты, Андрюха, стало быть, будешь жить эти два месяца под моим пером, а потом еще долго, долго – всегда! – под обложкой книги…
Я перегнал свою ярко-красную «копейку» от подъезда к березе под моим окном. Буду видеть ее во время работы. Подумал было снять аккумулятор – да потом решил: не стану. Не зима, чай. Аккумулятор не сядет. И потом – вдруг мне куда-нибудь приспичит срочно поехать?..
И вот в среду, семнадцатого, в назначенный самому себе день, я встал без всякого будильника ровно в назначенный самому себе час – девять ноль-ноль. Прошлепал на кухню варить кофе.
Я чувствовал себя полководцем перед битвой: обозы подтянуты, войска развернуты, шашки наголо. Оставалось услышать сигнал трубы и слова, призывающие ринуться в атаку. Марш-марш, вперед – победа будет за нами!
Я уже знал, что я напишу. В моем романе предстанет все, что положено в произведениях массовой литературы: месть, любовь, кровь, красота, пистолеты, насилие, секс, погони, выстрелы, драки, бандиты, мешок долларов, казино, бриллианты, красотки, предательства, смерть и юмор… Все, чтобы удовлетворить самого взыскательного из всех невзыскательных читателей. Но, помимо того, в нем будет могучий второй план: где-то глубоко-глубоко, как чистый подземный ключ: легчайшая ирония, и радость от затеянной мною, автором, игры, и искренняя любовь к героям… И этот второй план удовлетворит даже самого взыскательного из всех моих взыскательнейших читателей! Даже критиков, черт бы их побрал, удовлетворит! Хотя начхать, честно говоря, мне на высоколобых критиков – понравилось бы мое произведение соседке Таньке, да Армену, да его жене… И тысячам (а может, миллионам?) других так называемых простых читателей…
Первую чашку крепчайшего турецкого кофе я выпил на своей крошечной кухоньке. Затем тщательным образом побрился, сварил себе еще кофейник и отправился вместе с новой чашкой ароматнейшего кофе за рабочий стол, где уже стоял наготове, в ожидании меня, распахнутый ноутбук, отцовский подарок.
…К шести вечера я уже нашарашил пятнадцать страниц. Я сам удивлялся, как быстро и легко продвигается мое произведение. Герой – точь-в-точь Андрюха, и кровавая завязка, и погоня, и тайна… За это время я выпил чашки четыре, а может, пять кофе, съел в один из приступов голода четыре копченые сосиски с хлебом и кетчупом. К шести я решил сделать перерыв, дело было на мази, никто меня не беспокоил ни телефонными, ни входными звонками. За окном прихватывался злой дождь, быстро кончался, и снова светило солнце, я выходил на балкон в одной рубашке, грелся, и молодая ярко-зеленая трава перла на газонах – она росла прямо на глазах, как и мой роман…