Пока гром не грянет
Шрифт:
– Стой! – закричала я. – Буду стрелять!
Прицелившись на всплески, я выстрелила два раза. Похоже, что не попала, потому что всплески не прекратились.
Мне не оставалось ничего другого, как, не раздеваясь, броситься вслед за ним. Плыть в одежде было тяжело, но, несмотря на это, я медленно, но верно нагоняла неизвестного.
К сожалению, мой противник достиг противоположного берега раньше меня! Он выбрался из воды и быстро побежал в сторону леса. Я тоже добралась до берега и последовала за ним. Бежать было тяжело, в кроссовках хлюпала вода, а мокрая одежда,
– Стоять! – снова закричала я и еще раз выстрелила. Бесполезно! Он и не думал останавливаться. Но тем не менее я его уверенно догоняла. Мне уже было прекрасно слышно, как шуршат листья под ногами бегущего впереди человека и как тяжело он дышит.
На бегу я сняла с пояса одну из гранат. Нас разделяло примерно пятнадцать метров. Если кинуть ее на тридцать, как я это делала в отряде, то граната должна оказаться прямо перед ним. Я сорвала чеку и, на секунду остановившись, швырнула гранату вперед. И тут же зажмурилась, потому что ее вспышка в полной темноте должна была произвести просто катастрофическое для глаз действие.
Впереди раздался взрыв, ночь прорезал яркий свет, который проник даже через мои зажмуренные веки. И тут же наступила гробовая тишина. Даже цикады умолкли, видимо, испуганные вспышкой и грохотом взрыва. Только где-то далеко, на островах, лягушки продолжали свой бешеный концерт.
Я быстро побежала вперед и метров через десять споткнулось о лежащее на земле тело. Человек лежал навзничь, закрыв руками глаза. Лежал и тихо стонал. Я схватила его за шиворот, резким движением поставила на ноги и приставила к шее пистолет.
– Двинешься – убью! – пообещала я.
Но он и не думал сопротивляться, только молчал. В темноте я не могла разглядеть его лицо, он был невысокого роста и слегка сутуловат.
В это время из-за облака наконец показалась луна. И в ее слабом, бледном свете я смогла увидеть его лицо. Такое же бледное, как сама луна, короткие волосы подстрижены ежиком, глаза... Я была уверена, что если бы его глаза сейчас не были плотно зажмурены, то их зрачки бы беспорядочно бегали. Потому что однажды я уже видела эти глаза. Передо мной стоял тот самый тип, с которым я повстречалась в коридоре театра в первый день моей работы и который столь удачно запер меня на чердаке.
– Ух ты! – вырвалось у меня. – Вот, дорогой, я с тобой и поквиталась!
– Я вас не знаю! – пробормотал задержанный.
– Знаешь! Или забыл, как мы с тобой повстречались около комнаты одной известной тебе актрисы?
– Я ничего не вижу! – простонал «рабочий сцены» – насколько я помню, именно так он представился мне тогда. – И вас я тоже не вижу!
– И теперь еще долго не увидишь, дорогой! – усмехнулась я. – По крайней мере еще двое суток! Пошел вперед!
Через десять минут, обойдя залив теперь уже по берегу, я ввела задержанного в холл гостиницы, где по-прежнему грустила вся честная компания. Похоже, что спать на втором этаже, по соседству с покойником, никому не захотелось.
И тут случилось неожиданное: при виде моего пленника у Алевтины буквально отвисла челюсть. Почти то же самое произошло
– Кремлев? – произнес Скоробогатов, поднимаясь с кресла.
– И что же ты, интересно, тут делал? – спросил Горбунов.
– Вы его знаете? – удивилась я.
– Конечно! Этот человек до последнего времени работал у нас администратором! – сказал Горбунов. – Но в прошлом месяце он уволился.
– Нет, это вы меня уволили, уважаемый Юрий Петрович! – произнес Кремлев, не открывая глаз. – Вы меня уволили по настоянию вашей дорогой Алевтины Павловны.
– Да что ты такое говоришь! – возмутилась Скоробогатова. – Никого я не просила увольнять тебя.
– Как же! Ты просто от меня избавилась! – сказал Кремлев.
– Прекратите этот балаган! – закричал Скоробогатов. – Хватит! Тут, между прочим, посторонние люди!
– Ну и что? – усмехнулся Кремлев. – Что такого? Пусть посторонние узнают о том, какой бордель творится у вас в театре!
– И что все это значит? – спросила я у окружающих. – Может, кто-нибудь удосужится мне объяснить?
Ответом было лишь гробовое молчание. Наконец его снова нарушил голос Кремлева:
– Это значит, что сексуально озабоченная актриска по фамилии Скоробогатова просто заколебала всех! А ее муж не хочет ничего делать и только смотрит, как супруга трахается со всеми подряд! Она же звезда, и ей все можно! А если человек не захотел пользоваться ее прелестями, то нужно его уволить за строптивость.
– Бред какой! – прошипела Алевтина.
– Так, хватит! Женя, уведите его отсюда! – торопливо бросил покрасневший Скоробогатов. – Заприте его где-нибудь наверху!
– Я вам что, тюремщик? – возмутилась я. – Это, оказывается, еще один член вашей большой и дружной семьи, не так ли? Вот и разбирайтесь с ним сами!
И, раздраженная, я, хлопнув дверью, вышла на улицу, где уже начало светать. Часы показывали половину пятого. Я устало присела на крыльцо и задумалась.
Итак, человек, которого я считала маньяком, оказался всего-навсего безвинно, по его словам, пострадавшим по служебной линии сотрудником этого же театра. Конечно, стоило бы с ним поговорить, но у меня совершенно не было такого желания. Больше всего в данный момент мне хотелось свернуться калачиком и уснуть. И мне было уже глубоко наплевать на этих странных людей, оставшихся в каких-то трех метрах за дверью позади меня.
В это время дверь открылась, и на крыльцо вышел Скоробогатов.
– Какой бред! – пробурчал он, садясь рядом со мной.
– Что именно «бред»? – спросила его я.
– Вся эта история бред! Вам, наверное, следует узнать о том, что произошло у нас несколько недель назад. Аля, то есть Алевтина Павловна, она... – Скоробогатов запнулся. – Ну, в общем, она...
– Она нимфоманка... – помогла я ему.
– Можно сказать и так... – грустно согласился со мной режиссер.
– Для меня это не открытие. Она пожирает глазами всех мужчин, которые оказываются в радиусе десяти метров вокруг нее.