Пока Оно спит
Шрифт:
– Что я должна делать, подскажи мне как-нибудь, дай какой-то знак, я не знаю. Не знаю, что я должна делать и как должна жить дальше. Я в полной растерянности, за два года я не нашла ни намека на ответ, как я должна преодолеть эту боль. Я ведь знаю, что ты устал видеть меня в таком состоянии, что ты устал видеть мои слезы, устал видеть страдания, устал понимать, что твое отсутствие является прямым их следствием. Те, кто пережил подобное, говорят, что боль никогда и никуда не уйдет, что с ней просто нужно научиться жить, научиться прятать ее и обезболивать. И я знаю, что ты бы сказал то же самое, что ты искренне желаешь, чтобы я жила нормальной полноценной жизнью… но я не могу. Я не могу отпустить тебя, я не могу дать тебе отойти хоть на шаг, не могу представить, что ты сможешь уступить место чему-то другому. Господи, как же это эгоистично и мерзко, но я не могу.
Проснулась Катрина не от звука будильника и не от ощущения рассвета. Она проснулась от чувства неприятного подергивания в области желудка и странного ощущения необъяснимой тревоги. Она лежала, не открывая глаз, и пыталась понять, что эту тревогу могло вызвать, вспоминала события предыдущего дня и составляла их цепочку, но никакого определенного ответа, оправдывающего чувство беспокойства, найти не могла. Попытки вновь уснуть оказались безуспешными.
Ни душ, ни чашка горячего кофе так и не сняли далекой тревоги в ее душе, более того, Катрина чувствовала, что эта тревога нарастает.
Выйдя на улицу раньше обычного, Катрина вновь ощутила такой любимый ею аромат осенней свежести и глубоко вдохнув, некоторое время держала этот воздух в легких, в надежде, что он растворится в ней и своей свежестью рассеет все страхи и беспокойства. По дороге на работу она пыталась отвлечься от назойливого чувства с помощью музыки и наушников, а открыв магазин, сразу принялась наводить порядки на витринах и под ними. Затем принялась протирать и без того блестящие картины и часы, статуэтки и посуду. Она рассчитывала, что активность сможет ее отвлечь, но не тут-то было – беспокойство не отпускало ее ни на минуту, и волнами накатывалось на ее нервы. Оно также выражалось в крайнем раздражении в обращении с покупателями, чего Катрина старалась себе не позволять. Но сегодня она не могла совладать с эмоциями и замечала, что в людях ее раздражает абсолютно все: от внешности до их вопросов, которые казались девушке бесконечно глупыми. Ближе к двум часам дня она уже подумывала, не выпить ли ей какой-нибудь успокоительной таблетки, которых она всячески избегала и сторонилась. Она чувствовала, что не может усидеть дольше двух минут, все мысли путаются и, ворвавшись в голову бессвязным вихрем, таким же вихрем ее покидают. Все валилось из рук, и она даже заметила легкую дрожь в кистях. Но больше всего Катрину пугало то, что она ничем не могла объяснить эту тревогу, и в то же время, это ощущение казалось ей невероятно знакомым и вполне логически объяснимым.
Катрина решила сходить выпить кофе в ближайшее кафе, и постаралась незаметно пройти мимо соседнего павильона, где ее приятельница Лина торговала дешевой одеждой, не стыдясь называть свой товар эксклюзивными вещами. Вообще Катрина не стремилась к подобному обществу, но Лина умела бесцеремонно игнорировать чужие желания. Также и в этот раз Лина настигла Катрину уже у входа в кафе, состроила обиженную гримасу, и упрекнула Катрину в том, что та не пригласила ее с собой. Катрина же в отличие от своей знакомой была девушкой тактичной и сказать, что хотела пообедать в одиночестве, не решилась. Лина была тридцатипятилетней женщиной с бегающими зелеными глазами, взгляд которых порой казался абсолютно несфокусированным, крашенными рыжими волосами, обладала пышными формами, и как многие знавшие ее люди между собой отмечали, формы эти компенсировали количество извилин в ее голове. То, что Лина неизменно тараторила, и что было трудно ее переслушать, Катрину обычно не смущало; сказать по правде, она просто не слушала, а воспринимала речи знакомой как звуковое сопровождение во время обеда, что не сильно отличалось от звучания радио или телевизора. Как признавалась себе Катрина, эта женщина на самом деле вызывала в ней то чувство умственного превосходства, которое, как и любому другому человеку, ей было приятно в себе поддерживать. Обычно не испытывая излишнего дискомфорта в ее обществе, сегодня Катрина, ввиду своего эмоционального состояния, была бы очень рада не видеть Лину, однако судьба распорядилась иначе.
– Два года мы не виделись и не общались. Помнишь его, такой невзрачный и незаметный был всегда. Оказывается, он открыл в Санторине какой-то бизнес, связанный с парфюмерией, и уже два года живет там, а сейчас приехал родителей навестить. Может и врет насчет бизнеса… но зачем ему врать? Тем более, мне. Короче, в сети нашел меня и написал, – тараторила Лина. – Написал, что я отлично выгляжу, что совсем за два года не изменилась, хаха, как думаешь, изменилась, хаха, или нет?
– Нет, – едва скрывая раздражение, коротко ответила Катрина.
– Хаха, не знаю даже… ну так вот, и пригласил меня на выходных встретиться где-нибудь, – тут Лина перешла на шепот и слегка наклонилась в сторону Катрины, а затем с нотой торжественности и, закатив глаза, добавила: – И я не знаю, что мне теперь делать, хаха.
Речь Лины практически всегда, чуть не ежесекундно сопровождалась гримасничаньем, закатыванием глаз и идиотским смешком, и сейчас, каждый раз слыша этот смешок, Катрина чувствовала, что кто-то словно дергает в ней туго натянутую струну. Последний же вопрос Катрина слышала уже раз в двадцатый, на который она, как обычно, ответила пожиманием плечами, и как обычно, услышала одно и то же продолжение.
– Я думаю, стоит сходить, хаха. Почему бы и нет? К тому же пару флаконов духов, я думаю, он не зажмет, а? Хаха.
– Не боишься, что муж когда-нибудь все узнает? – спросила Катрина, сделав усилие, чтобы поднять трясущейся рукой чашку с кофе. Лина это заметила, но не заострила внимания, а вновь наклонившись ближе, сказала тем же торжественным шепотом:
– А кто же ему скажет, хаха? – она резко откинулась на спинку стула. – Ты же не скажешь, а? Хаха.
Катрину передернуло от отвращения, которое она не смогла сдержать во взгляде, брошенном на собеседницу. Та, возможно, и заметила это выражение, но, опять же, пропустила мимо.
– А что такого, хаха? Это же просто чашка кофе. Хотя, может… – вновь наклон и торжественный шепот, – может и бокал вина, хаха. А может… – вновь резкий бросок тела на спинку стула, – может и не один, – и тут она дала волю заливистому хохоту.
Отсмеявшись и отпив зеленого чая из своей чашки, она продолжила, дернувшись всем телом:
– Я все-таки заставила его вчера установить этот заборчик. Этого идиота вообще тяжело заставить что-то делать, хаха, тем более делать хорошо. Это относится ко всему, что он должен делать, хаха. Так вот… у меня теперь аккуратный белый заборчик вокруг крыльца, прямо как в американских фильмах показывают, хаха.
– У многих такие заборы во всей стране, – прокомментировала сквозь зубы Катрина.
– Да, но мой лучше всех, – отчеканила Лина, и выражение ее лица приняло самодовольно бескомпромиссное выражение, от которого у Катрины чуть не свело судорогой лицо. – И пусть, хоть один ублюдок, будь то малолетний идиот или пьяный урод, пусть хоть пальцем попробуют его испортить, нарочно или случайно. Я возьму пистолет моего мужа – я знаю, где он лежит, – и пристрелю урода к хренам собачьим, я клянусь. Я имею право, – тут к ней вернулась ее привычная манера, – это ведь будет проникновение на частную собственность, хаха. Ты должна мне кое-что пообещать.
– Что? – Катрина напряглась.
– Завтра ты заедешь ко мне и посмотришь на мой забор, хаха.
– Даже не знаю, получится ли у меня, – Катрина повела головой, стараясь дать понять, что эта идея ей совсем не по нраву.
– А почему не получится? У тебя что, дела какие-то? Сидишь дома безвылазно, хаха, – Лина, говоря это, широко распахнула глаза и в данный момент действительно была похожа на идиотку.
Катрине же, после последних слов собеседницы, стоило немалого усилия сдержать себя и не швырнуть чашку горячего кофе в лицо, которое вызывало в ней сейчас безграничное отвращение.