Пока смерть не разлучит нас
Шрифт:
Но тот мой давний компаньон все-таки был мужчина, сейчас же передо мною была женщина, молодая, одинокая, не имеющая друзей, если только ее другом не стану я, поклявшийся лелеять ее и защищать. И склонясь над нею несколько минут спустя, я заговорил с нею так ласково, как только мог.
– Вот мы и приплыли, – сказал я. – Пойдемте, дорогая, здесь наш дом.
Она позволила мне помочь ей встать, и мы вместе взошли по мокрым скользким ступеням. Было уже совсем темно, луна не светила, а звезды застилала тонкая пелена облаков. От руки, за которую я ее держал, чтобы провести по длинным и узким, лишенным перил мосткам, шел ледяной холод, я слышал, как участилось ее дыхание, но она твердо шла рядом со мною сквозь кромешную тьму. Подойдя к воротам, я постучал в них рукоятью шпаги и крикнул своим людям, чтобы открывали. Мгновение – и по косогору между домом и палисадом рассыпались огни дюжины факелов. Дикон с шумом отодвинул засовы, и мы вошли. Слуги все как один вытянулись и отдали честь, ибо в своей усадьбе я следовал порядкам военного лагеря и слуг своих почитал за солдат, а себя – за их капитана.
Мне доводилось видеть сборища и похуже, чем то, которое мы сейчас лицезрели, но моей спутнице – наверняка нет. К тому же, может статься, что из-за красного, колеблющегося пламени факелов, то разгоравшегося, то прибиваемого ветром, физиономии моих слуг выглядели более злодейскими, нежели обычно. Не все они были людьми дурными. Дикон обладал по крайней мере одной добродетелью – преданностью; среди остальных были два богобоязненных пуританина и горстка честных дураков – пусть солдаты из них получились никудышные, зато они питали глубокое отвращение к мятежу. Однако шестеро были молодцы самые отпетые (их уступил мне Аргалл); еще двоих, вора и разбойника с большой дороги, я купил из числа каторжников, коих король прислал нам в минувшем году; были у меня также негр и несколько индейцев – так что неудивительно, что при виде этой компании жена моя вздрогнула и сжалась. Но продолжалось это только миг. Я не успел еще подыскать слова, призванные ее успокоить, как она уже вполне овладела собой. Неуклюжее воинское приветствие моих работников не удостоилось ее внимания, она не ответила им даже легким кивком, а когда Дикон, малый весьма видный, освещая путь, подошел к ней слишком близко, она отдернула юбки с такой брезгливостью, словно он был прокаженный. Когда мы поднялись на крыльцо и остановились перед дверью, я обернулся к своим молодчикам и, взяв ее за руку, сказал:
– Эта леди – моя законная супруга, ваша госпожа, и вы обязаны ее слушаться и почитать. Любое неуважение к ней я расценю как бунт, и виновный будет сурово наказан. Завтрашний день она объявляет выходным и жалует вам двойное довольствие и каждому по кварте рома. А теперь поблагодарите ее.
Они, конечно, разразились приветственными криками. Дикон, выступив вперед, поблагодарил нас от имени всех и пожелал нам счастья. Засим работники еще раз прокричали «ура», пятясь, отодвинулись назад, потом повернулись и зашагали к своим хижинам, а я ввел мою жену в дом и затворил дверь.
Дикон был плут на диво изобретательный. Утром я велел ему прибрать и осветить дом, выгнать из него всех собак и накрыть стол для ужина; но я ничего не говорил о том, чтобы устлать пол тростником, разукрасить стены цветущими вьюнками, водрузить на стол большой глиняный кувшин с подсолнухами и устроить в зале иллюминацию из целой дюжины факелов. Получилось очень славно, а ужин на столе выглядел выше всяких похвал: жареный каплун, маисовые лепешки, пирог с олениной и эль. Двери двух остальных комнат были растворены, и было видно, что убранство там то же самое: тростник, цветы и множество факелов.
Я провел ее в ту из комнат, что была просторнее, положил узел с ее пожитками на ларь и проверил, хороша ли вода, которую Дикон приготовил ей для умывания. Потом сказал, что мы поужинаем, когда ей будет угодно, и вернулся в зал.
Она не выходила долго, так долго, что я потерял терпение и пошел ее звать. Дверь была приоткрыта, и я увидал, что она стоит на коленях посредине комнаты. Голова ее была запрокинута, руки заломлены и сжаты, лицо выражало такой ужас и такую муку, что я содрогнулся. Первым моим порывом было тотчас же подойти к ней, как я поспешил бы к любому живому существу, страдающему столь жестоко. Но, поразмыслив, я почел за лучшее неслышно отойти назад, на свое прежнее место. Она меня не заметила, я был в этом уверен. На сей раз мне не пришлось долго ждать. Скоро жена моя вышла, и я мог бы подумать, что все, виденное мною минуту назад, мне просто примерещилось – так разительна была произошедшая в ней перемена. Прекрасная и надменная, она подошла к столу и села в большое резное кресло с величавым спокойствием императрицы, восседающей на трон. Я удовольствовался табуретом.
Она не притронулась к еде и едва пригубила канарское, которое я налил в ее кубок. Напрасно я уговаривал ее отведать кушаний и выпить вина; все мои попытки завязать беседу были столь же тщетны. В конце концов, устав от односложных «да» и «нет», роняемых с таким видом, будто она вынуждена метать бисер перед свиньями, я оставил бесплодные усилия и в сумрачном молчании, под стать ее собственному, принялся сосредоточенно поглощать свой ужин. Наконец мы встали из-за стола, и я пошел проверить запоры на наружной двери и ставнях, а вернувшись, увидел, что она стоит в центре зала, высоко держа голову и стиснув опущенные руки в кулаки. Я понял, что настала пора объяснений, и был этому рад.
– Вы, кажется, хотите мне что-то сказать, – начал я. – Я весь к вашим услугам. – С этими словами я подошел к камину и прислонился к каминной доске.
Слабые язычки пламени в топке сделались еще ниже, прежде чем она наконец заговорила. Речь ее была медленной, голос звучал ровно, однако чувствовалось, что достигается это лишь отчаянным усилием твердой воли. Она сказала:
– Когда – вчера, сегодня, десять тысяч лет назад – вы из этих ужасных лесов отправились в ту жалкую деревушку, к тем лачугам, которые составляют ваш Лондон, вы пустились в путь, чтобы купить себе жену?
– Да, сударыня, – отвечал я. – Именно таково было мое намерение.
– И вы все обдумали и прикинули, не так ли? И решили, что вам надобен товар, имеющий такие-то и такие-то свойства? Вы, разумеется, рассчитывали оправдать свои расходы сполна?
– Разумеется, – сухо подтвердил я.
– Могу ли я узнать, что именно вы согласились бы считать достаточным возмещением?
Я воззрился на нее, чувствуя немалое желание рассмеяться. Право, наша беседа обещала быть интересной.
– Я отправился в Джеймстаун, чтобы подыскать жену, – ответил я, – потому что дал себе слово жениться. Особым желанием я не горел и в пути не торопился. Однако вы правы: я собирался извлечь из своей женитьбы максимум пользы; сто двадцать фунтов табаку – цена изрядная, и я вовсе не хотел бросать их на ветер. Нынче утром я пустился в путь, чтобы привести хозяйку для моего дома, подругу, которая украсила бы мой досуг, цветущую, хорошенькую, скромную девушку, у которой не было бы иных устремлений, кроме двух – всегда быть опрятной и добронравной, и которая вела бы здесь хозяйство и создавала уют. Я намеревался стать для нее главой и законом, но также – ее мечом и щитом. Вот, сударыня, что я искал.
– А нашли… меня! – промолвила она и залилась странным смехом.
Я поклонился.
– О господи, почему вы не отправились дальше?
Вероятно, по моему лицу она поняла, почему я не отправился дальше, и густо покраснела.
– Я не то, чем кажусь! – воскликнула она. – Среди этих девиц я оказалась не по доброй воле!
Я снова поклонился.
– Это было ясно и без слов, сударыня, – сказал я. – Ведь я не слепой. А теперь я хотел бы узнать, почему вы очутились в этой компании и почему вышли за меня замуж.
Она отвернулась, так что я не мог больше видеть ее лица, а только тяжелый узел волос на затылке и тонкую белую шею.
Мы стояли так и молчали, она – потупясь, нервно сжимая и разжимая руки, я – прислонясь к стене и устремив взгляд на нее. Время шло, и терпение мое уже начало иссякать, но тут она повернулась ко мне снова, и я онемел от восхищения. О, она была прекрасна и полна прелести, неизъяснимой, самой чарующей и погибельной.
Если бы так выглядела Медея, Ясон 25 и думать бы забыл о золотом руне, и Цирцее 26 , будь у нее такие глаза, не понадобились бы иные чары. Когда она заговорила, ее голос уже не источал высокомерия, то была тихая, пленительная музыка. Она с мольбой протянула ко мне руки.
25
Медея, Ясон – персонажи греческих мифов.
26
Цирцея – в греческой мифологии волшебница с острова Эя, обратившая в свиней спутников Одиссея, а его самого удерживавшая на своем острове в течение года, символ коварной обольстительницы.