Пока смерть не разлучит...
Шрифт:
— Хорошо…
Ей хочется вырваться из его рук и уйти, но она почему-то остается.
— Только я буду звать вас Евгенией, — шепчет он ей на ухо. — Не люблю откровенных имен [22] .
Круглый бассейн в бывшем саду Тюильри, который теперь назывался Национальным садом, накрыли пирамидой с аллегорическими фигурами по углам: чудовище Атеизма окружали Честолюбие, Эгоизм, Раздор и ложная Простота; у каждого из них написано на лбу: "Единственная надежда заграницы". Робеспьер в небесно-голубом костюме, с трехцветным шарфом через плечо и букетиком из
22
Дезире (D'esir'ee) означает "желанная". Поскольку католикам дают при крещении несколько имен, полным именем Дезире Клари было Бернардина-Евгения-Дезире.
Давид затаил дыхание. В сценарии придуманного им праздника предстоящая сцена была описана так: "Председатель подходит, держа в руках факел; группа воспламеняется и обращается в небытие с такою же быстротой, как заговорщики, сраженные мечом закона". Только бы Руджиери его не подвел! Да нет, всё будет хорошо, Руджиери — потомственный пиротехник, ни один праздник при старом режиме не обходился без их фейерверков, а сейчас он — "пиротехник Французской Республики, единой и неделимой". Пока Давид драпировал статую Атеизма, Руджиери рассказывал во всех подробностях, какими горючими веществами он ее пропитал. Вспышка! Раз… два… три… четыре… Получилось! Из-под черных ошметков сгоревшего картона выступила статуя Мудрости.
Дождавшись, пока огонь окончательно угаснет, Робеспьер начал читать свою речь.
— Высшее Существо не создавало королей, чтобы пожрать человеческий род; оно не создавало жрецов, чтобы впрячь нас в царскую колесницу подобно скоту и явить всему свету пример низости, гордыни, коварства, алчности, разврата и обмана. Нет! Оно создало мир, дабы явить свое могущество; оно создало людей, чтобы они помогали друг другу, любили друг друга и пришли к счастью по дороге добродетели. Это Высшее Существо вложило в грудь торжествующего угнетателя угрызения совести и ужас, а в сердце невинного угнетенного — спокойствие и гордость; это Оно заставляет праведника ненавидеть злодея, а злодея — уважать праведника…
Колесница, запряженная четырьмя быками и нагруженная "плодами французской земли" (разумеется, бутафория) и различными инструментами ("символами простых радостей природы, кои трудолюбивый и чуткий народ должен предпочесть гнусным сокровищам своих подлых врагов"), двинулась к мосту через Сену.
На пути к Марсову полю процессия сильно растянулась и растеряла свою торжественность. Робеспьер, шедший впереди колесницы, слышал не оборачиваясь, что депутаты Конвента идут не в ногу. И неужели даже в такой торжественный день нельзя воздержаться от болтовни и дурацких шуток! Кто из них сказал: "Римляне одеты по испанской моде"?
При появлении кортежа оркестр грянул Гимн Высшему Существу, написанный Госсеком; многоголосый хор подхватил слова Теодора Дезорга:
Ты высек искру из небытия И солнца свет пролил дождем над новью. Так дай нам мудрости бессмертной, не тая, И сердце озари любовью.За представителями народа шли революционные солдаты и Национальная гвардия. Людская змея медленно вползала, извиваясь, на "священную гору", на вершине которой стояло Дерево Свободы, а рядом — колонна со статуей Геракла, держащего факел. С вершины Робеспьер произнес вторую речь, выслушанную крайне невнимательно.
Спускаясь со скалы, он предавался мрачным мыслям. Эти люди уже ни во что не верят. Что они способны создать, если для них нет ничего святого? Должен же быть в человеке стержень, иначе он согнется в любую сторону. Этот стержень — вера. Он основа морали, его обвивают собой добродетели. И если его нет, его надо вбивать, вколачивать молотком закона.
"Французский народ признает существование Высшего Существа и бессмертие души". Так гласит первая статья декрета, принятого Конвентом месяц назад. В каждый декади теперь будет праздник — Природы, Свободы, Равенства, Истины, Любви к отечеству, Ненависти к тиранам… Они заменят воскресенья, как нынешний праздник заменил собой Троицу. Добродетельных людей нужно воспитывать, ничто не берется ниоткуда, само собой.
Скрипя рычагами, Жорж Кутон выехал в своем кресле к ораторской трибуне. В вантозе у него отнялись ноги, пришлось нанимать человека, который приносил его в Конвент на закорках. По счастью, на мебельном складе обнаружилось механическое кресло графини д’Артуа, брошенное ею в Версале: рычаги в подлокотниках приводили в движения два колеса по бокам, а маленькое колесико сзади обеспечивало устойчивость. Кресло преподнесли Кутону, вернув ему свободу передвижения, пусть и ограниченную лестницами.
Робеспьер исполнял двухнедельную должность председателя Конвента, не имевшего права выступать с речами, поэтому новый декрет, составленный Комитетом общественного спасения, представлял Кутон.
— Враги отечества должны понести наказание в срок, нужный для того, чтобы распознать их; речь не столько о наказании, сколько об уничтожении, — читал он, отчеканивая каждое слово. — Нельзя ограничиваться несколькими актами устрашения, мы должны истребить неумолимых пособников тирании или погибнуть вместе с Республикой.
Комитет общественного спасения и Комитет общественной безопасности должны усилить контроль над Революционным трибуналом, который сможет выносить только один из двух приговоров: казнить или оправдать, без допроса обвиняемых и вызова свидетелей, зато специальные комиссии займутся сортировкой арестованных — осужденные должны действительно запятнать себя контрреволюционными действиями, а не просто показаться на улице в шляпе с белой кокардой. Враги народа — те, кто внушает ему уныние, развращает нравы, искажает чистоту революционных принципов! Чтобы не затягивать отправление правосудия, Ревтрибунал разделится на секции по трое судей и девятеро присяжных.
Кутон читал и читал, статей было двадцать две. Когда он закончил, была уже половина четвертого; кто-то предложил утвердить только состав судей и присяжных, а остальное обсудить завтра утром, на свежую голову, но Робеспьер перешел со своего места на трибуну и добился постатейного обсуждения прямо сейчас, не откладывая в долгий ящик. Декрет обсуждали шесть часов и приняли с одной-единственной поправкой: мелких спекулянтов, нажившихся на распродаже национализированного имущества, судить обычным судом, не передавая их дела в Ревтрибунал.