Покаяние брата Кадфаэля
Шрифт:
Еще не звонили к повечерию, когда Кадфаэль в прохладных сумерках вышел за ограду собора и свернул к югу, чуда, где рядом со свинцовой гладью монастырских прудов, словно медленно затягивающаяся рана, находилась строительная площадка — прежде там стояла саксонская церковь. Роже де Клинтон продолжил начатое много лет назад строительство, одобрив сооружение храма несравненно более величественного, нежели мог когда-либо представить себе святой Чэд, первый епископ этих краев. У кромки освященной земли, благословленной некогда одним из самых почитаемых прелатов, Кадфаэль обернулся и бросил взгляд на каменную громаду собора, достройка и украшение которого еще не были завершены.
Когда Кадфаэль повернул обратно, направляясь к повечерию, на колеблющейся поверхности пруда играли слабые блики света. В ограде храма он оказался среди множества людей, сновавших вокруг, словно призраки, ибо в полумраке невозможно было разглядеть их лица. Многие почтительно приветствовали монаха и спешили дальше. Конюхи, псаломщики, хористы, гости постоялых дворов и странноприимного дома, а также набожные горожане, желавшие достойно завершить дневные труды, спешили на службу. Толпа обтекала Кадфаэля, и не имело значения то, что у каждого из этих людей были свои заботы и чаяния. Все они станут молиться вместе, и, слитые воедино, их страстные мольбы просто не могут не достичь небес.
В сумраке нефа двигались лишь едва различимые фигуры служителей храма. Было еще рано, и только алтарные лампады тускло светились, словно маленькие красные язычки, хотя в хоре диакон уже зажег первые свечи, и ровные столбики пламени поднимались в неподвижном воздухе. Перед боковым алтарем, где только что загорелись свечи, стоял молодой человек, вне всякого сомнения, мирянин. Оружия при нем не было, но с пояса свисали две кожаные петли, предназначенные для ножен меча и кинжала, а темный, простого покроя плащ был сшит из добротной шерсти и недурно скроен. Широкоплечий, ладный молодой человек стоял неподвижно, не сводя с алтаря почтительного взора. Не приходилось сомневаться в том, что он молится и молитва его идет из глубины сердца.
Разглядеть лицо стоявшего вполоборота прихожанина Кадфаэль не мог, однако же в этом подбородке, задиристо вздернутом, словно молодой человек беседовал с Богом чуть ли не как с ровней и считал, будто имеет право не только просить, но и требовать помощи в своем деле, монаху почудилось что-то знакомое. Кадфаэль слегка передвинулся, чтобы вглядеться получше, и в этот момент фитилек одной из свечей неожиданно вспыхнул, отчетливо высветив лицо юноши. Тот быстро подправил фитиль, огонек потускнел и выровнялся. Но и за этот краткий миг монах успел отметить четкий профиль с волевым подбородком. Судя по всему, это был юноша благородного происхождения, знающий себе цену.
Когда Кадфаэль шелохнулся, молодой человек уловил его движение и повернулся. Монах увидел по-отрочески округлые щеки, широко раскрытые, уязвимо-бесхитростные глаза, высокий лоб и густую шапку каштановых волос.
Удивленный взгляд скользнул по фигуре монаха, сознавая его присутствие, после чего молодой человек собрался уже вернуться к своей молчаливой беседе с Создателем, но неожиданно замер, а потом обернулся снова. Теперь он простодушно, словно дитя, уставился на монаха, открыл было рот, собираясь что-то сказать, стушевался — видимо, подумал, не обознался ли, — и наконец решился.
— Брат Кадфаэль!
Кадфаэль заморгал, вглядываясь до боли в глазах, но юношу не узнал.
— Не может быть, чтобы ты меня забыл, — оживленно воскликнул молодой человек — Ведь это ты доставил меня в Бромфилд. Помнишь, тому уже шесть лет минуло. Тогда еще Оливье приехал за мной и Эрминой. Я с тех пор, ясное дело, изменился, потому как подрос, а вот ты — ни чуточки. Каким был, таким и остался.
В ровном ярком свете горевших между ними свечей, словно туман, рассеялись прошедшие шесть лет. В этом рослом, широкоплечем малом Кадфаэль признал наконец того бойкого мальчугана, которого в студеном декабре встретил в лесу между Стоком и Бромфилдом и вместе с его сестрой препроводил в Глостер. Тринадцатилетний парнишка, как и следовало ожидать, стал за это время сильным, отважным и уверенным в себе молодым человеком. Сейчас ему, наверное, лет девятнадцать.
— Ив! Ив Хьюгонин. А, теперь-то я тебя узнаю… По правде сказать, не так уж сильно ты изменился. Но как тебя сюда занесло? Я думал, ты где-нибудь на западе — в Бристоле или Глостере.
— Я ездил в Норфолк, к графу, по поручению императрицы. Сейчас она направляется в Ковентри, и ей необходимо собрать вокруг себя всех союзников, а Хью Байгод обладает большим влиянием на баронов, чем кто-либо другой.
— Стало быть, и ты собираешься присоединиться к ее свите, — не без удовольствия в голосе отметил монах. — Мы могли бы поехать вместе. Ты один? Если был один, то считай, что уже нашел себе компанию. Рад видеть тебя в добром здравии и хорошем расположении духа. Кстати, я здесь с Хью, и он тоже будет рад с тобой встретиться.
— Но ты-то, брат, ты как здесь оказался? — спросил лучившийся от радости юноша. Он крепко сжимал и тряс обе руки монаха. — В тот-то раз, как я помню, тебя отпустили из обители пользовать больного, но как вышло, что ты едешь на встречу лордов и прелатов? Правда, — добавил юноша с грустной улыбкой, — будь эти вельможи такими же, как ты, у нас было бы больше надежд на согласие. Бог свидетель, я искренне рад тебя видеть, но интересно узнать, как ты ухитрился выбраться в это путешествие.
— Я отпущен из обители до окончания совета, — сказал Кадфаэль.
— Но почему? Насколько я знаю, аббаты не слишком щедры на такие разрешения.
— Отец Радульфус отпустил меня, чтобы я смог разузнать кое-что об одном рыцаре из Фарингдона. Там, куда съедутся принцы, я наверняка хоть что-нибудь да выведаю.
Имени монах не назвал, однако лицо юноши напряглось, вмиг сделавшись серьезным и зрелым. Ив находился в поре цветущей юности, но мужчина уже готов был пробудиться в нем и дожидался лишь того дня, когда сердце молодого человека затронет глубокая и сильная страсть.
— Сдается мне, — сказал он, — что мы с тобой ищем одного и того же человека. Это Оливье Британец, верно? Я знаю, что он был среди защитников Фарингдона, и, как и все, кто с ним знаком, убежден — он никогда не изменил бы своему долгу. Его схватили и держат в неволе неведомо где. В свое время он спас меня, и я перед ним в долгу. К тому же он женат на моей сестре, и она родила ему дитя. Он мне как брат, и даже больше чем брат. Я не буду знать покоя, пока не найду его и не вызволю из плена. Я и расстался-то с ним, лишь когда он отправился в Фарингдон, — продолжал Ив. — Ведь Оливье по доброте душевной держал меня при себе с тех пор, как я стал носить оружие, и мы почитай что не разлучались. Он заменял мне брата и отца, особенно после того, как моя сестра стала его женой. Теперь она с ребенком в Глостере и томится в неведении.