Покаяние, Исповедь, Духовное руководство
Шрифт:
Оказывается, человек, который вырос в церкви, нередко для себя обнаруживает, что такое настоящее покаяние только тогда, когда как-то тяжко согрешит. До тех пор он тысячу раз ходил на исповедь, но никогда не понимал, никогда не чувствовал, что это такое. Это, конечно, не значит, что нужно желать, чтобы все впадали в тяжкие, смертные грехи. Это означает необходимость того, чтобы наша церковная жизнь была очень рельефной. Она должна быть обязательно чем-то трудным, чтобы человек начал внутренне работать. И задача духовника уследить за тем, чтобы человек работал, трудился, чтоб он не просто осуществлял какую-то свою привычную бытовую схему, отбывая какие-то праздники, какие-то службы. Нужно, чтобы у него была
Это очень трудно, особенно в наше время, когда священник фактически не может справиться с огромным количеством людей, которые приходят к нему. Вспомните, что до революции в Москве, которая была ограничена заставами, было 600 храмов и, соответственно, более 1000 священников. Сейчас в Москве, которая стала раз в десять больше, около 300 храмов и порядка 400 священников. Раньше в Москве был миллион жителей. Сейчас 10 миллионов. Конечно, возможности теперь у священника совсем другие. Он не справляется с таким огромным наплывом людей. И, тем не менее, нужно искать какого-то активного включения в жизнь каждого члена Церкви.
Для нашей Церкви это очень необычно, нетрадиционно. У нас уже, как правило, принято совсем другое: батюшка стоит у аналоя и слушает. А потом возьмет и скажет: «Ну так больше не делай, это нехорошо». Потом скажет: «Прощаю и разрешаю»… Ну, может, еще что-нибудь добавит, и все.
И даже старцы. Они, в основном, слушают, молчат и потом несколькими замечаниями как-то подправят и отпустят. Некоторая пассивность со стороны духовника у нас является традиционной. Нужно помнить, что у истинных старцев это была только внешняя пассивность. Настоящие старцы — это люди великого духовного подвига. Когда подходил к ним человек, они начинали прежде всего за него молиться, т. е. сразу же активно действовали духовно. И неизбежно включали этого человека в совсем другую, духовную жизнь. Каждый, кто был у старца Амвросия или у преподобного Серафима, остался с ощущением грандиозного события в своей жизни. Т. е. внешне пассивное поведение духовника не противоречило активному включению пришедшего человека в новую жизнь, здесь для него происходило откровение.
В наше время, когда духовник стоит на исповеди и к нему подходят его духовные чада у него цели поразить, удивить их, тут должна быть достигнута какая-то иная цель. Священник должен научиться хотя бы кратко, но так взаимодействовать со своим духовным чадом, чтобы тот шел на исповедь, в некотором смысле, как на трудный экзамен, когда мы идем и не знаем, удастся сдать или не удастся. Взаимодействие с духовником тут должно быть очень серьезным, глубоким:
— А как у тебя теперь — получилось или нет? В прошлый раз ты каялся вот в этом. Теперь ты можешь сказать, что преодолел свой злой навык? Получилось это или нет?…
Священник должен так научить исповедоваться.
Привыкание к святыне, привыкание к исповеди — это одно из самых страшных зол в нашей церковной жизни. И происходит это потому что, во-первых, нет возможности, условий для правильной исповеди, а во-вторых, нет правильного понимания у нас, что такое исповедь для тех, кто живет церковной жизнью постоянной, кто часто причащается.
Есть такой подход — отменить исповедь, причащать без исповеди. На Западе именно так делают, во Франции, в Америке. Люди исповедуются раз в год или раз в пост, а остальное время причащаются без исповеди. Там попытались вернуться к древней норме, когда причащаться нужно часто, а исповедоваться редко. Вроде бы формально все правильно. И можно бы ждать, казалось, хороших результатов. Но нет. Получилось только хуже, потому что люди перестали исповедоваться вообще. Они теперь приходят на исповедь раз в год. Священник начинает их что-то спрашивать, а они говорят:
— Почему вы
Может быть не такими словами, но таким, примерно, тоном. Человек уже не понимает вовсе, для чего нужно исповедоваться. Там совсем исповедь утрачена.
Оказалось, что вернуться к первым векам христианства механически невозможно. Дело в том, что в первые века был другой уровень духовности. Тогда были гонения. Если начать часто причащать и не исповедовать, то достигается совершенно новый и ужасный результат. Это не выход.
Но не выход и то, что мы сейчас имеем, потому что наша частая исповедь есть явление двадцатого века. Ее не было никогда в истории Церкви. В древней Церкви причащались часто, но исповедовались очень редко. Сначала это было раз в жизни: когда человек отпадал от Церкви через совершения какого-то тяжелого греха.
В последние века в России была введена обязательная исповедь как норма перед каждым причастием. И тогда стали причащать очень редко. Опять таки причастие раз в год, Великим Постом — это было событие. Нужно было говеть, неделю поститься, потом нужно было молитвы вычитывать, много канонов и акафистов и потом только приходить к причастию. И для священника это было всегда трудно, но все-таки это случалось только в Великий Пост, а потом опять длинное время года, когда причастников фактически нет.
Есть еще священники, которые говорят в обычный день, выходя на исповедь:
— Почему столько причастников? Вы что, именинники что ли? Причащать буду только именинников.
Такая традиция еще жива.
Мы решили часто причащать, и не можем отказаться от усвоенной в России нормы перед каждым причастием исповедовать. Отсюда возникло совершенно новое явление: частая исповедь. Этого практически в истории никогда не было. К сожалению она приводит к профанации исповеди. Человек не может часто исповедоваться, потому что если он живет нормальной церковной жизнью, то частая его исповедь не может быть той исповедью, которая называется вторым крещением. Не может быть соединения с Церковью, если человек не отделялся. Сам смысл этого таинства меняется, и возникает путаница. Наполнить эту частую исповедь содержанием можно только в том случае, если заменить ее откровением помыслов, которое имело место в древних монастырях и принималось как норма. Тогда это не было исповедью, помыслы принимал авва, который часто не имел священного сана. Это никак не было связано с причастием и не называлось таинством. Это был воспитательный момент, момент духовного роста. Сейчас нечто подобное привнесено в таинство покаяния, и часто дает сомнительные результаты.
Нужно найти выход. И выход виден только один. Не имея возможности отменить исповедь перед причастием, мы должны сохранить разрешительную молитву. Просить людей каяться в содеянных грехах, но не смешивать это с подробной исповедью.
С другой стороны священник должен следить за своими духовными чадами и исповедовать их в таком смысле:
— Как ты движешься в своей духовной жизни? Что есть у тебя нового? Ты работаешь над собой или нет? Если нет — то не о чем разговаривать. А если работаешь, то это должно быть видно.
Очень быстро здесь отсеиваются те, кто подменяют духовную жизнь, подменяют исповедь неизвестно чем. Остаются очень немногие люди, те, которые действительно трудятся, кто хочет и способен трудиться, кто хочет жить духовной жизнью.
Исповедь их довольно ясна, тут немного каких-то особенно трудных проблем. Тут священнику легко. Если человек трудится и старается, у него нет тяжелых грехов, но он будет каяться в каких-то своих грехах постоянно. И это покаяние его будет действенным. Оно будет давать результат. Будет видно, что он работает, что благодать Божия действует в нем.