Покаяние пророков

Алексеев Сергей Трофимович

— Простите, но у профессора важное сообщение, — доложила и одновременно повинилась Лидия Игнатьевна. — Я не могла не впустить…

А Мастер вдруг заподозрил измену: должно быть, ей хотелось поработать еще, теперь под началом нового шефа, хотя вечная хранительница академика получала хорошую пенсию, чуть ли не официально считалась биографом и уже писала книгу воспоминаний. Однако это земное и теперь бессмысленное чувство лишь коснулось сознания и отлетело прочь. Ему уже не хотелось возвращаться назад, выслушивать какие-то срочные сообщения, делать заключения и решать вопросы уходящей

жизни, ибо все это мешало начавшемуся высвобождению духа, отвлекало от самого важного.

Представительный, седовласый Копысов приблизился к постели на прямых ногах, коснулся руки мэтра.

— Ради бога извините… Я бы не посмел в такой час… Но дело не терпит отлагательств.

Мастер никогда не позволял себе сказать другому человеку «ты», не допускал грубой или даже простонародной речи, и эти привычки стали его сутью. Но тут он словно потерял контроль над собой и выпустил на волю то, что подспудно таилось в нем всю жизнь.

— Ну что тебе?.. Какого рожна… Профессор не обратил на это внимания.

— Поступила информация… Министерство подготовило своего человека, есть приказ о назначении. Но пока держат… И сразу же после вашей… Это катастрофа.

— Дай мне… умереть, — попросил Мастер.

— Но ЦИДИК окажется в руках проходимцев и националистов! Они посмели пренебречь вашим мнением!

Когда-то он сам учил Копысова настойчивости, воспитывал упорство и смелость в любом деле идти до конца. Тот был хорошим последователем, и отвязаться от него не было никакой возможности.

— От меня-то что…?

— Приказ! Задним числом! О назначении!..

— Назначает министерство…

— Они не посмеют отменить! Или признать недействительным. В обществе уже готовятся!.. Прощание с телом, траур…

— Проект приказа есть, — подхватилась Лидия Игнатьевна, чтобы остановить профессора, потерявшего чувство меры. — Вам только подписать и поставить дату своей рукой.

На подставке перед ним оказался печатный текст на бланке ЦИДИКа и в пальцах — авторучка. Академик расписался — получилось совсем не плохо — и тотчас решил одним взмахом покончить с земными делами.

— Пригласите… кто ждет, — попросил он секретаршу. — Сразу всех…

— Но ваши близкие надеются на приватную… встречу, — слабо воспротивилась Лидия Игнатьевна, подбирая уместные слова. — Меня предупредили…

— В таком случае… Прогоните всех. Я умираю… Не мучайте меня…

— Хорошо. — Она метнулась к двери.

— На одну минуту… — выдохнул вслед академик.

Несмелая, скорбная толпа из девяти человек влилась в кабинет и, будто на сцене, перед награждением, выстроилась полукругом возле смертного одра в молчаливой неподвижности. Разве что сморщенная горбатенькая старушка, спрятавшись за спины, тихонько плакала в черный носовой платок. Это были действительно близкие, среди них не оказалось ни одного официального лица или чиновника; по воле умирающего Лидия Игнатьевна известила совсем неожиданных, а то и вовсе не знакомых ей разновозрастных людей.

Мастер чуть развернул голову и сонным, малоподвижным взглядом окинул присутствующих: земная память еще тлела фитильком угасшей свечи.

…бас из Большого театра Арсений Булыга, в дружбе с которым были прожиты

трудные послевоенные годы, сам уже старый, вот и плечи опустились, и грудь впала — какой уж там Иван Грозный!..

…друг младшего внука: они тогда вместе ехали на мотоцикле — и царапины не получил, хотя пролетел по воздуху шестнадцать метров и укатился под откос. Однако после катастрофы потерял дар речи и вот уже три года молчит, пишет удивительные по мироощущению стихи, но показывает только дедушке-академику…

…бывший оперуполномоченный МГБ, прятавший доносы стукачей и тем не раз спасавший Мастера от арестов…

…сотрудница отдела редких книг и рукописей из Ленинки, позволявшая выносить за пределы библиотеки любой раритет: и тогда-то была в возрасте, а и сейчас еще крепенькая, с живыми печальными глазами. «Вы — гений! — говорила она, когда будущий академик издал всего несколько первых работ. — Поверьте мне, у вас большое будущее»…

…известный филолог и критик Сарновский, еще молодым человеком помогавший создавать ЦИДИК, но в расцвете славы ставший невозвращенцем. Приехал в Россию несколько лет назад и оказался никому не нужным. Теперь заместитель директора ЦИДИКА…

…и университетская однокашница Валя Сорокина еще жива, стоит за спинами и плачет. Приютила, когда Мастер вернулся из лагерей, пораженный в правах, с запретом преподавать в вузах, целый год поила и кормила, чуть не развелась с мужем из-за него…

…аспирант Евгений Миронер, любимый и последний ученик, светлая, умная голова — только бы не ушел в бизнес или не уехал из страны…

…преподаватель философии Кораблев — постоянный оппонент и возмутитель нравов в ЦИДИКе, та самая щука, чтоб карась не дремал…

…и последней, у ног, от скромности и природной застенчивости, пристроилась Ангелина, вдова старшего сына, все последние годы ухаживавшая за старым и немощным свекром. Как только Лидия Игнатьевна появилась в доме — ведь ушла, чтоб не мешать, не мозолить глаза большим людям…

— Подойдите ко мне, — попросил академик, подавая Ангелине руку.

Она не могла пройти между людьми и кроватью — чтобы не заслонять, — обошла кругом, приблизилась к изголовью.

— Я здесь, папа…

Он сам взял ее сухонькую ручку, но подержал и выпустил.

— Прощайте… Не забывайте меня.

Ангелина не заплакала — не хотела мешать своими слезами, только поклонилась и пошла в двери. Остальные же все еще стояли и смотрели, как Мастер начинает подрагивать, а костистые, синеющие пальцы его и вовсе выбивают неслышную дробь. Наконец умирающий махнул рукой.

— Ступайте… Мир вам…

После прощания с близкими он попросил сиделку выйти. Та все поняла, поцеловала в лоб и ушла, скрывая слезы. А он унял вдруг пробежавшую легкую дрожь в конечностях, однако не избавился от разливающегося по телу смертного озноба. Теперь холод бежал не от рук и ног, а зарождался под гортанью — там, где собрался, сосредоточился его дух. Перестав этому сопротивляться, он несколько минут прислушивался к плеску ледяных волн, пока не обнаружил, что их такт сопрягается с биением сердца, и от каждого толчка остывшая кровь сильнее студит тело, изношенное, проржавевшее, как консервная банка.