Показания Шерон Стоун
Шрифт:
– Ты путаешься с какими-то бандитами! Они же убийцы! Убийцы все!
«Я и сама убийца…»
– Ты подумала об отце, о его реноме?
– Папа у тебя есть реноме?
Валентина Михайловна не дает ответить:
– Ты была такая хорошая тихая девочка! Посмотри, в кого ты превратилась!
«Теперь в ворону наверно. Или в кобылицу. Я покажу Чепелю, как громко писают кобылицы на закате и на рассвете».
– А я отвечу: в труп ты превратилась! У тебя нет блеска в глазах и нет интереса!
«Да. В труп».
– Ну, скажи – и я спасу тебя! Только скажи это «я страдаю аутизмом, я серьезно больна – помогите мне!» И я спасу тебя!
Марина произносит с сильной иронией:
– Мама, спаси меня, дорогая!
Положила яйцо обратно, прибросила рукавичку.
– Ни мужика, ни увлечений, ни интереса, ни внука…
Глаза Валентины Михайловны увлажняются: внуки – больное место.
– Ты думаешь о нашем реноме? Папа высоко взлетел, но ты его можешь очень низко опустить, Марина! Ты его можешь очень низко нагнуть!
– Папа, у тебя есть реноме?
Сергей Юрьевич подмигивает:
– Нету. Зачем мне реноме?
– Опять двадцать пять! Это дом сумасшедших! Ноги здесь моей больше не будет! Два идиота! Два идиота и больше ничего!
Идет к выходу. Возвращается за забытой сумочкой, принюхивается, швыряет на пол.
– Сюда написала кошка! Когда я возвращаюсь домой после вас, из мой сумочки несет мочой!
Вера обычно не очень вежлива:
– Не писала Груша!
– А я говорю написала! Ваша кошка мстит мне! Ваша кошка – мерзавка! Она как торпеда устремляется к моей сумке!
– Не писала Груша!
Валентина Михайловна стучит ногами:
– Писала! Писала!
Вера обреченно сдается:
– Ну хорошо, написала…
Валентина Михайловна подбирает сумочку:
– Так бы и сказала сразу!
В дверях оборачивается.
– Так бы и сказала сразу, нахалка!
Вера злорадно кричит вслед:
– Написала! Написала!
– Ну, конечно! Что еще может произойти в этом идиотском доме? Ничего!
Ну, почему же ничего? Спустя минуту, например, отец и Марина кружат в вальсе, музицируя себе:
– Тра-та-та-та…
И она так легко, так свободно кружит отца, будто он ничего не весит.
– Тра-та-та-та… Ну какое у меня реноме? Я практически пенсионер, то есть вольная птица. Нафига мне реноме?
– Ну и я вольная птица… Тра-та-та… Полетим вместе?
– Ты полетай, а я на земле твои пожитки покараулю, хорошо?
– Хорошо, папа! Спасибо тебе, милый мой, добрый папа…
– Только будь осторожна, доча… Опасно это. Береги себя. Тра-та-та-та…
После вальса – горячий крепкий кофе (как она любит эти минуты с отцом), черные анекдоты с матерком, над которыми они ржут как последние свинтусы. Потом отец уезжает…
В 11. 00 массаж…
Трегубова обнажена, лежит на спине. Ей разминают икры и ступни. В руках Трегубовой толстый модный журнал с фотосессией из ее театра (она – в роли Клеопатры). На Клеопатре – знакомый инкрустированный топик. Трегубова надписывает массажистке.
– Мы с девчонками просто обалдели, Марина Сергеевна! Вы намного харизматичнее, чем Моника Белуччи. Это все говорят!
Юля бережно берет протянутый журнал, вздыхает:
– Эх, если бы еще знать откуда она берется…
– Кто? – не поняла Трегубова.
– Эта самая харизма…
– Харизма… Юля, у вас есть безвестный юноша? – спрашивает Марина рассеянно.
– Безвестный? Боюсь, что все мне они хорошо известны, эти долбанные юноши… Далеко не с лучшей стороны.
– Ну, почему же вы их изучаете? Если не изучать – не будет никакой стороны: ни лучшей, ни худшей.
– Да они просто в печенки лезут со своими проблемами… В мозг…
Звонит мобильный.
– Вот, пожалуйста, легок на помине… Хотите сами послушать?
Трегубова с любопытством берет трубку.
Срывающийся голос:
– Юля… Я еще раз говорю… Подумай сама и не говори мне, что говорит твоя мама… Я – твой молодой человек, понимаешь? А бывший уже – никто! Никто, запомни, Юля!
Юля, подмигнув Трегубовой, отвечает:
– Почему он никто?
Голос срывается в истерику:
– Он – никто! Он уже не твой молодой человек! Ты ему делала ЭТО вчера? Скажи, Юля, делала!
Юля мурлычет:
– Да, делала. Это было так вкусно… няка-няка…
Теперь это уже не голос, а просто верещащий дурдом:
– Юля, пойми – я твой молодой человек, а бывший уже никто… Пойми ты это своей головой – он не твой молодой человек! Он уже быв-ший!
Трегубова отстраняет трубку.
– А что ты делала – «это»?
– Бывшему? Я ему…
Она шепотом что-то говорит на ухо Трегубовой.
Девушки смотрят друг на друга удивленно, потом их начинает разбирать дикий ржач – до слез. Смеются долго. Трубка в это время верещит не переставая:
– Юля… Это я твой молодой человек, Макс Петренко, а не он! Не Закатаев! Запомни, Юля… Про Закатаева ты должна забыть!
Юля отключает телефон.
– Дурачок…
– Ну, насмешила… Господи, прости мя… Как это называется… послать сигнал SOS… Принять сигнал SOS… Ладно, вернемся к нашим баранам. Ну, которые юноши, так сказать…
Юля продолжает обрабатывать ее икры довольно крепкими почти что пацанскими руками, а Марина звонит.
Она звонит куда надо в поисках безвестного юноши, который до сих пор не у ног Клеопатры, – она звонит в начальственный кабинет Генпрокуратуры.